Я их узнавал по шагам
Недавно проходил мимо Дома Оконишникова на Муштари. Не удержался, заглянул во двор. То крыло, в котором мы сидели, уже отсекли. Теперь там гладковыбритая стена и рядом отутюженная бульдозером площадка, как будто бы здесь ничего никогда не было. Но в памяти моей по-прежнему хлопает на тугой пружине входная дверь, обитая чёрным дерматином на ватной подкладке. «Сез кемга?»* – не высовываясь из своей каморки окликает посетителя вахтёрша, хотя правильнее было бы сказать – орёт.
Обычно авторы проникали в редакцию беззвучно как мыши (кроме Рустема Кутуя и Загида Махмуди), одни из робости, заискивая, другие из достоинства (такие, например, как татарский литературный «мурза» Амирхан Еники).
Стоит мне настроить голову, как старенький ВЭФ, на волну начала 90-х, как из глубин «эфира» начнут выплывать шорохи, шаги, голоса и песни. Помню, как любил мурлыкать себе под нос татарские мелодии главный редактор журнала «Идель» Фаиз Зулькарнай.
Выйдет из своего кабинета в коридор, положит локти на подоконник и смотрит на улицу, напевая. А там, у дверей полукруглого кафе «Сарман» каждый день всякие забавные сценки происходили. Внутрь заныривали хмурые писатели, а через пять минут выскакивали раскрасневшиеся, как из проруби. Они стояли, слегка покачиваясь, дымили, и травили байки…
Бывало, придёшь на работу пораньше (с весны я жил в Нижнем Услоне и приезжал на семичасовом омике, так как следующий отходил уже в девять) и клюёшь носом в кабинете. Через какое-то время я научился по шагам определять, кто есть кто. Первым, всегда прибегал на работу зам Рафик-абый Юнусов. Он не топал, только коленки предательски щёлкали да поскрипывали половицы. Настоящий трудоголик!
Потом подходила Гульсира Гайнанова – это был образец татарской женщины: всегда выслушает, поддержит, мягко разрулит ситуацию, а ещё и накормит. У неё в редакционной кладовке была и картошечка, и гусиное сало, и конина вяленая, а ещё медок с пасеки… Она шла плавно, но всё роняла связку ключей, так как руки оттягивали авоськи.
Третьим, проносился Фаиз Зулькарнай. Кажется, он не умел ходить как обычные люди, он летал! Отпирал дверь и тут же брался за телефонную трубку. Потом друг за другом, стайкой, подтягивались остальные. Вспоминаю, как высекала подковками искру корректор Диляра – она маршировала как гренадёр. Дворник Ринат усмехался: «Кызым, асфальтны бызма!»*
Предпоследним шествовал поэт Ркаил Зайдулла, он шёл не спеша, вальяжно, кого-то громко матеря. Всей своей жизнью он как бы укорял зама Рафика Юнусова в праведности, которая зиждилась на кефире, овсянке и пробежках по утрам. Ркаил – был розовощёк и светился радостью, а Рафик-абый – мелькал в коридоре тенью и был классическим портретом критика-язвенника.
Ну, и самой последней незаметно в редакцию проскальзывала поэтесса Роза Кожевникова. В нарастающей какофонии звуков, её шаги были и вовсе не слышны. Да и каблуков она никогда не носила. Только лодочки.
Мне кажется, Зулькарнай понимал, что редакция – это маленький «сумасшедший дом», единство разностей, сочетание не сочетаемого. Он не захлопывал двери перед хмельными сквознячками, которые время от времени врывались в гости с улицы и разбрасывали скучные рукописи по полу. Зато взамен они оставляли свои – мятые, исписанные набекрень, забрызганные молодой кровью Бахуса, который облюбовал татарский Парнас. Но в этих бумажках, продырявленных и зажёванных печатной машинкой, дышала весна!
Была в нём какая-то мужская мягкость, как грань интеллигентности. Ни разу не видел его в ярости. Хотя несколько раз, давал ему повод показать свой «командный голос». Как-то вызывает он меня к себе, а там сидит какой-то растерянный Амирхан Еники и тычет пальцем в только что вышедший журнал. Оказалось, что виной всему мой небрежный перевод на русский его статьи. Фаиз Зулькарнай успокаивал классика, а когда тот ушёл, сказал мне: «Что ж поделать, с кем не бывает!» Но с этого дня, он стал вычитывать мои переводы. Правки вносил незаметно в корректуру, не стыдя прилюдно. Такой вот был человек…
Перед той роковой поездкой в родную деревню на сенокос, из которой он уже живым не вернулся, за день или два, он пригласил меня к себе в кабинет и сказал: «Давай, думай, над приложением к журналу. Выпускать будем на русском и татарском. Даю тебе суверенитет! Сколько унесёшь?»
До этого мы выпускали вкладыш и поэтому название уже было готово: «Свободная Zone», по-татарски «Ирекле биляма». Это был суверенитет в журнальном варианте. Я привлёк безбашенных журналистов и художников (одним из них был сын Батуллы от русской жены, который называл себя Панкишем и считался «отцом татарской пылесосной живописи»). И дело пошло, поехало. Вскоре в редакцию полетели разгневанные письма со всех концов Татарстана и даже Ближнего Зарубежья. Было много недовольных нашей смелостью, зато подписка выросла! Кульминация – это, когда Фаиза Зулькарная и меня приехали бить из… Ташкента некие бородатые люди. Их чувства были оскорблены нашими публикациями. Я спрятался за шкаф, но вышла татарская женщина Гульсира и… накормила незваных гостей. Те солоно похлебавши, уехали.
А потом мы всей редакцией полетели в Кишинёв. Эх, были времена! Взяли и махнули, вдогонку за летом. Это нам в обкоме устроили за хорошие результаты подписной компании. Общий тираж татарского и русского издания тогда достиг цифры в 120.000!
Казань в те годы уже изнывала от горбачёвского сухого закона и употребляла всякую дрянь, а там… Бахус качался в гамаке, сплетённом из виноградной лозы, и масляными глазами мазал проходивших молдаванок. Мы покупали жареные каштаны и домашнее вино, а Фаиз всё исчезал куда-то с диктофоном. Оказывается, пока мы упивались жизнью, он ездил в палаточный лагерь к гагаузам – потомкам древних болгар. Они тогда устраивали в Кишинёве демонстрации, требуя себе автономии.
Мы проехали всю республику с севера на юг и застали последние мирные дни под ласковым октябрьским солнцем таких городов, как Дубоссары, Бендеры и Тирасполь. Как только добрались до Одессы, в Приднестровье началась война.
*Вы к кому? (тат.)
*Доченька, не порть асфальт! (тат.)
Озеро Газинура
Был июнь и мы всей редакцией оказались на даче у поэта Газинура Мурата. Не помню повод, может быть чьё-то день рожденье… Приехали в Киндери, прошли сосновый лесок насквозь и вышли к ржавой калитке, за которой белели некрашеные срубы новеньких дач. Там образовалось нечто вроде татарского «Переделкино», рядом теснились дома Газинура, Лябиба Лерона, Ркаила Зайдуллы, ещё кого-то. Под ногами хрустела золотистая стружка из-под рубанка. Доски и шифер лежали на участках. Огороды заросли травой, правда, кое-где проглядывали стрелки лука и чеснока…
Газинур, разжигая мангал, успевал что-то на ходу приколотить, подправить… Не мог расслабиться, не в гостях же! Накрыли газеткой шаткий столик в саду. Между кружек проглядывал Ельцин с волчьим оскалом, поднявший в приветствии кулак. Сидели шумно. Бориса Николаевича в конце тоже не забыли: угостили водкой, залили маслом из-под шпрот.
Ближе к вечеру, поэт вспомнил, что рядом существует озеро. Он воскликнул «Гениально! Грандиозно!» и надел плавки. В голове у меня заплескалось озеро – большое, прозрачное, карстовое. И народ пошёл за поэтом. Идём пять минут, десять. Газинур: «Гениально! Грандиозно!» Полчаса. Толпа стала роптать. Сначала в женщин вкралось сомнение, не заблудились ли? Нет, он уверен в себе – бодро шагает.
Наконец, через час дошли. И я увидел крутой песчаный обрыв, корабельные сосны –полукругом, а внизу заросшую ряской лужицу, в которой по колено стояли подростки. Но, глядя на радостного Газинура, я понял, что это действительно ОЗЕРО, то есть таким оно было когда-то. И поэт запомнил его образ, отражающий в себе Небо! Может быть, впервые он оказался здесь ночью, когда в воде шипели угольки звезд, и казалось, что ныряешь в Космос?!
Газинур смеялся, он зачерпывал ладонью гроздь созвездий и подбрасывал вверх. И пусть теперь озеро превратилось в лужу с головастиками, разве это важно? Прошлое иногда бывает существеннее, чем настоящее.
Муза Нияза
Нияз Акмал, получив гонорар, зазвал меня в гости. Жил он неподалёку от редакции, рядом с музеем Ленина. Купеческий двухэтажный дом со скрипучей лестницей. Внутри приятная прохлада, какую может дать в знойный день только старый дом из дерева.
Запомнилось, сидим в сумрачной комнате похожей на пенал. Попахивает сладким портвейном и дымком «Астры». Внезапный порыв ветра в оконце и все эти «грешные» запахи быстро сметает тонкое благоухание влажной от прошумевшего ливня липы.
В соседней комнате невидимая огрызалась жена. Поначалу он не обращал на неё никакого внимания. Но женщины знают секрет, как растревожить мужчину. Нияз, раскрыв свежий номер журнала «Идел», под вопли супруги, читал мне свои стихи. Время от времени, он стучал кулаком в стену, и кричал ей: «Акырма, сука!» После чего, как ни в чем не бывало, продолжал. Стихи были посвящены любимой, то есть, той, которая рыдала за стеной. Стихи кончились, портвейн тоже, и я ушёл…
Слон и мыши
Поэта Ркаила Зайдуллу не назовешь хворостинкой. Он – большой, основательный. Как-то, возвращаясь поздно вечером домой, набрёл Ркаил на свору недоносков. Это тщедушная городская шпана, безликая, как стая крыс. Попросили закурить… Он сунул руку в карман и в это время почувствовал слабый удар в скулу. Потом ещё и ещё…
Через минуту Ркаил своим кулаком как кувалдой уже рассекал морозный воздух. Но мазал и мазал. Слишком мелковат был враг для его комплекции. В тот момент он, наверное, был похож на разъярённого бенгальского слона, который метит ногой в мышь.
В том вихре, который поднял Ркаил, шпану вообще невозможно было разглядеть. Кто-то из них сорвал с него шапку, кто-то царапнул коготками по щеке… Вмиг подворотня опустела. Поэт, матюгаясь, добрёл до своего подъезда, не зная, что за ним следят красные глазки. Вставил ключ в замок, включил свет на кухне и тут услышал звон разбитого стекла… Отомстили!
Злобой кипел целую неделю, подходил к письменному столу и комкал чистые листы. Эти крысята не только спёрли шапку, они ещё украли у него дюжину стихов, которые он так и не написал…
