Ельцин түбәтәе

Ркаил Зайдулла. Тюбетейка для Ельцина

яшьләр форумы -2016Родился 23 января 1962 года в деревне Чичкан Комсомольского района Чувашской Республики. Окончил в 1985 г. филологический факультет Казанского госуниверситета. В середине 80-х годов сменил множество профессий: был разнорабочим, плотником, кровельщиком, каменщиком, преподавателем военного дела в сельской школе, репортером. Один из основоположников журнала «Идел», где трудился редактором с 1989 г. по 2009 г. В настоящее время – профессиональный литератор. Автор 13 книг прозы, поэзии и публицистики на татарском, русском, турецком и башкирском языках. Пьесы Р. Зайдуллы ставились на сценах театров Татарстана, Башкортостана, Оренбурга. Произведения Р. Зайдуллы переведены на английский, русский, турецкий, узбекский и чувашский языки и опубликованы в журналах «Тюрк культуру», «Кардеш калемлер», «Хедже» (Анкара), «Дружба народов», «Октябрь», «Наш современник» (Москва), «Аманат» (Алматы), «Бельские просторы» (Уфа), «Тыван Атыл» (Чебоксары) и др. Лауреат многочисленных литературных и театральных премий Татарстана. В 2010 году удостоен Государственной премии РТ имени Г. Тукая. Заслуженный деятель искусств Республики Татарстан (2007г.) Член международного ПЕН-клуба (Татарский ПЕН-центр), член исполкома Всемирного конгресса татар.

Рассказ

Весть о том, что приезжает Ельцин, распространилась по Казани с невероятной быстротой. На митингах, проводившихся каждую неделю, высказывались различные предположения по поводу предстоящего визита, в который раз уже звучало слово «долой». Сколько ораторов сорвали голос, желая быть услышанными Ельциным (глупые, они, видимо, забыли, что Москва далека, да руки у нее длинные). Старушки-татарки, повязав белые платки на старинный манер, собирались стайками и делились своими соображениями: «Говорят, этот самый Илсин будет уговаривать не отделяться от России». А молодежь сжимала кулаки и скандировала: «А-зат-лык!» («Сво-бо-да!»)

Немного погодя выяснилось, что в ходе поездки Ельцин предполагает встретиться и с писателями. Эту новость нам сообщил председатель Союза писателей Ринат Мухаммадиев. Правда, сначала мы не придали этой новости серьезного значения, поскольку у Мухаммадиева была привычка в свои редкие наезды из Москвы мимоходом поражать нас сообщениями о том, что «вот, как-то с Горбачевым поговорили» или «с Ельциным встречались».
Однако на сей раз смуглое лицо председателя союза выглядело очень серьезным, да и глаза смотрели как-то иначе. «Я сам включил в программу поездки встречу с писателями», – сказанл он каким-то утробным голосом. Мы все уставились на него с глубоким уважением. Вот какой у нас председатель – с кем только ни встречается, с кем только ни беседует… Не знаю, как у других, но моя душа вознеслась, и волны какого-то странного чувства подкатили к горлу. Да и те, кто был рядом, почудилось, стали выше на голову. Оказывается, не так уж незаметно то место, которое мы занимаем в мире!

Теперь нужно было решить, о чем мы будем говорить с Ельциным, какие вопросы задавать. Не успел Амирхан Еники по обыкновению тихим голосом произнести «Башкортостан…», как все собравшиеся на правлении горячо заспорили о татарских землях, не вошедших в свое время в состав Татарстана.
– Говорят, что у Ленина на столе перед смертью лежала карта Татарстана… – авторитетным голосом начал профессор литературы. – Я думаю, это не случайно, видимо, он собирался расширять границы республики.
Еники многозначительно кашлянул, а из угла кто-то – молодой и невыдержанный! – громко засмеялся:
– А может быть, он хотел нас вообще ликвидировать…

Профессор, видимо, счел для себя унизительным отвечать на такое кощунство, однако и речи своей не продолжил, запал уже кончился.
Наконец разговор вошел в русло. Старшие говорили долго и «со вкусом», молодежь – неблагодарные и невнимательные слушатели – ерзала, рылась в карманах, мяла в пальцах сигареты, тщетно пытаясь попасть в поле зрения председательствующего… Через полтора часа вопросы, которые предполагалось задать Ельцину, все-таки были определены.

Незаметно течение дней в сутолоке города… Мой дед говаривал, что перед концом света один год станет как один день. Казань продолжала кипеть, на площадях собирался народ. На центральной площади татары с зелеными флагами требовали: «Суверенитет!», «Независимость!» А перед Парком Горького называющие себя демократами (удивительно, до чего может измениться значение слова!) шовинистические группы пытались превратить Татарстан в Казанскую губернию. Как тяжелый туман, людей накрыла ненависть, от ее запаха першило в горле, резало глаза.
Настал день приезда Ельцина – удивительно жаркий летний день. В тот день из мечети мы проводили в последний путь Баки Урманче. Великий скульптор ушел в вечность. Понурив головы, грустно поднимаемся к Кремлю.

Лето действительно было очень жарким. Казалось, что и народ на улицах своим гневным дыханием накаляет воздух. То ли из-за жары, то ли подражая Батулле, мы – четверо друзей – наголо обрили головы. О, благодать! Мы кидаемся к каждой встречной колонке, тысячи острых водяных иголок вонзаются в кожу, наслаждение пронизывает все тело. Кажется, что даже самое огромное удовольствие в мире не сможет сравниться с этим. Да, наши деды знали, что делали!
Мы кружили по городу в безумной надежде найти холодное пиво, а солнечные лучи, поскользнувшись на наших блестящих макушках, падали и тонули в расплавленном асфальте. Но, оказывается, не все, как мы, заботились только о своих физиологических потребностях. Группа из тридцати человек, размахивая зелеными флагами, прошествовала к зданию Союза писателей. Около Дома офицеров стояло четверо-пятеро толстух. Жирные буквы на транспарантах расползались, похожие на червяков: «Ельцин – наша последняя надежда!», «Россия и Ельцин едины!», «Ельцин – наш кормилец!»

Кормилец! Черт побери, как будто на московских улицах выращивают хлеб, откармливают скот. А кормилец между тем вовсе не так далек от этих женщин, – он в татарских деревнях в одуряющую жару пропалывает свеклу, собирает колорадского жука, вооружившись топором, идет на шабашку в русские деревни… А в русских деревнях, расположенных на восхитительных лугах вдоль рек, рядом с могучими лесами, доживает свой век старичье. А осенью убирать картошку, свеклу снова пригоняют студентов-татар.
Но попробуй это объяснить митингующим теткам – проклянешь тот час, когда сам приехал в город. Дерревня! Ты тоже должен, как и остальные татары, полоть свеклу и собирать колорадского жука. А ты, невежа, интересуешься тут политикой, требуешь независимости, свободы, хочешь, чтобы твои дети обучались на родном языке… Так что эти тетки правы: мы забылись. Коли уж с грехом пополам поселились в городе, то следует тихонько, бессловесно работать. Так нет же, снова дергаемся, снова…

Пива нигде не было. Мы повернули в сторону Союза писателей. Там уже собралось довольно много народу, на кованые решетки ограды водружены флаги с полумесяцем, с зеленых полотнищ взывают лозунги: «Татарстан – не дойная корова России!» и т. п. Все это написано по-русски, видимо, сочли необходимым, чтобы Ельцин сам понял наше состояние.
У парадного подъезда оживленно. Может быть, еще и потому этот день мне показался особенно торжественным, что дверь эта открывалась только в исключительных случаях, в остальное время она была изнутри заложена дубовой палкой.
Внутри очень похоже на потревоженный муравейник. По коридорам носятся писатели, журналисты, секретарши, какие-то незнакомые люди, короче, царит особый беспорядок, который возникает перед приходом гостей.
Мой рабочий кабинет находится на втором этаже. Пока поднимаюсь по узкой железной лестнице, мне вдруг представляется, что я на большом корабле, завязшем в болоте.

История этой узкой лестницы проста – до большевиков, когда дом еще принадлежал буржуям, в этом крыле жила прислуга и горничные, для них был «черный» вход. А через зеркальную парадную дверь ходили хозяева и их гости. Сразу за нею вверх ведут мраморные ступени, застеленные толстыми мягкими коврами…
После революции в этом здании обосновались чекисты. О том, что у этих рыцарей революции «с холодным умом и горячим сердцем» были не очень чистые руки, уже много писали, я не знаток в этой области, возможно, профессор Литвин и писатель Аяз Гилязов когда-нибудь напишут об этом. Но даже нам, непосвященным, известно, что эти «рыцари» (как и их предшественники) были неравнодушны к роскоши и вообще ко всему «благородному». Они присвоили себе немало прекрасных зданий – кроме Дома писателей, еще и нынешний Дом композиторов, здание филармонии.
Готовя здание к переезду в него Союза писателей (до этого последним хозяином была детская больница), мы как-то спустились в подвал и оторопели: в каменные стены были вмурованы железные наручники. Один из нас воскликнул:
– Смотрите, наручники! От Чека остались!

К сожалению, когда мы спустились в подвал в следующий раз, наручники уже были кем-то выдернуты из стен и бесследно исчезли.
Говорят, что когда Баки Урманче узнал, в какой дом переезжают писатели, он невесело усмехнулся:
– Я знаю этот дом, особенно подвал. Надо будет сходить посмотреть.
Но он к нам так ни разу и не пришел. Наверное, не хотел бередить в душе тяжелые воспоминания.

Кажется, я довольно далеко ушел от темы. Вы скажете, какое отношение имеет история этого дома к Ельцину? Сказать по правде, мне и самому бы не хотелось писать о тех далеких беспощадных годах, да вот перо увело меня туда… И вот почему. Около узкой железной лестницы, прислонившись к стене, стояли два бесцветных молодых человека. У одного из них я попросил закурить и… тут же понял свою ошибку. Сигарету у них просить не стоило, и вообще, следовало бы держаться от таких подальше.
Но, как бы там ни было, просьба была высказана. Узкие губы парня на секунду скривились – улыбнулся, надо полагать, – но сигарету дал…

В середине восьмидесятых годов некто из отдела КГБ, занимающийся пишущей братией, довольно долго пытался нанять нас, молодых ребят, сексотами. Не знаю, добился он своей цели от других или нет… Хотя мы с ним изредка встречаемся (он приносит в редакцию статьи о жертвах репрессий, благо, в его руках масса документов), как-то неудобно спрашивать его об этом. Впрочем, задавать ему такие вопросы – смешно и бессмысленно. Да-а, на многих моих друзей они нагнали страху. Когда-нибудь ребята сами напишут об этом. Я сейчас о тех, кто, умирая от страха (а кто не боялся этой жуткой организации?), отказался стать сексотом, более того, на другой же день обо всем рассказал своим друзьям…
А ведь были, наверно, и те, кто согласился. Аллах им судья.
Так что, в нашей счастливой стране правила Система, приучавшая нас подозревать и чуждаться друг друга.

А сегодня к нам приедет человек, который открыто обещает уничтожить эту Систему. В самом ли деле это великая личность или это просто шустрый политикан, вытолкнутый на поверхность его Величеством Случаем? Что ни говори, но глаза всего мира прикованы к этому человеку.
Встреча должна была начаться в четыре, и мы с Зиннуром пошли вниз, в клуб Тукая. Увидев наши бритые головы, люди заулыбались, некоторые знакомые даже увидели в этом особую «политику». Мы не стали отвергать их предположений.
– За суверенитет, – говорит Зиннур.
– Специально побрили, по случаю приезда Ельцина, – добавляю я.
У татар даже бритая голова имеет политический смысл, и через десятилетия будто слышится угрожающий голос пуришкевичей:
– Куда лезешь, гололобый!

Около четырех часов у парадной двери вспыхнул ужасный скандал. От яростного голоса Мансура Шигапова – работника аппарата Союза – задрожали портреты на стенах и посыпалась штукатурка.
– Где? Где? Идиоты… – ревел Шигапов. Его горестные вопли напоминали стоны утопающего.
Представив себе террористов, напавших на Ельцина, я поспешил к нему. Любопытство – самое сильное человеческое чувство. Шигапов немедленно схватил меня за грудки – руки как клещи, глаза вылезают из орбит:
– Ркаил! Где? Где?
– Кто? Ельцин?

– Жихан, где Жихан?!
Ситуация постепенно прояснилась. Оказалось, что старушке-вахтерше велели быть у парадной двери до четырех часов, а ровно в четыре она заложила дверь дубовой палкой, заперла ее на ключ и куда-то ушла. Вот-вот приедет Ельцин, а парадная заперта. Я с сочувствием смотрю на Шигапова. Небось взвоешь – такие проколы не прощают. Ну не поведешь же Ельцина через «задний проход», где раньше ходила прислуга да кучеры, а теперь татарские писатели?!
А старушке Жихан что? Она человек сталинской эпохи, приучена к точности. Сказано было до четырех, ровно в четыре она эту парадную дверь и заперла. Какое ей дело до того, что Ельцин опаздывает?

Наконец Жихан нашли. Шигапов, подобно сорвавшемуся с тормозов трактору, пошел на нее:
– Где ты ходишь?!Я тут весь поседел… е-о-о…
Но вахтера таким приступом не возьмешь – она из Заказанья, вкусившего сполна все «радости» от правления русских царей.
– Не ори! – отрезала она. – Придет ваш Ельцин, никуда не денется.
Верноподданный Шигапов на мгновение застыл с открытым ртом, но ничего не возразил, он тоже хорошо знал, что с вахтерами спорить нельзя.
Беспокоились напрасно – прошло еще полчаса, а Ельцина все не было.

Но, вот она, долгожданная минута! Оглушительные аплодисменты, восхищенные возгласы, задние ряды встают, через мгновение весь зал уже стоит. Только первые два-три ряда не двинулись с места. Батулла поставил магнитофон на сцену и громко ведет репортаж для будущих поколений: называет имена тех татарских писателей, кто восторженно хлопает Ельцину.
Ельцин быстро, твердой походкой прошел на сцену. За ним появились Шаймиев, Сабиров, Мухаммадиев. Первый секретарь рескома Идиатуллин остался у дверей, в президиуме для него не оказалось места, да и в зале никто не предложил. Ах, времена…

– Ваш народ очень эмоциональный, – говорит Ельцин, поднявшись на сцену. – Чуть не оторвали рукава у пиджака.
Зал рассмеялся, все свободно вздохнули – вот какой Ельцин простой, наш человек! Восхищенные взгляды, торопливый обмен первыми впечатлениями. А в это время на сцене Ельцин снял и повесил на спинку стула свой избежавший растерзания пиджак, ослабил галстук. Его примеру последовали Сабиров и Мухаммадиев. Только Шаймиев будто сросся со своим черным пиджаком… Пока Мухаммадиев произносит вступительную речь, я не свожу глаз с Ельцина. Его взгляд скользит по нашим бритым головам и переходит на блестящую макушку сидящего возле самой сцены Батуллы. На его лице написано удивление.

У него не очень привлекательная внешность. Небольшие глаза, одутловатое лицо, сжатые губы вызывают в душе настороженность и отчуждение. Это чувство усилилось после того, когда я обнаружил недостачу на одной руке двух пальцев. Мне почудились темные пермские леса, глухие тропы, сверкание лезвия топора. У такого человека не следует путаться под ногами, для достижения своей цели он ни перед чем не остановится. Дикая, необузданная сила!
Разумеется, предсказания в политике – несерьезное занятие. Просто я хотел нарисовать портрет Ельцина, но для этого, видимо, нужен особый талант. Говорят, что однажды Куприн, якобы для того, чтобы поговорить о выпуске какого-то журнала, специально побывал у Ленина и позже создал удивительно точный его портрет. Он заметил, что красноватые глаза Ленина были похожи на глаза лемура. Увы, я так не могу, тем более с расстояния в три-четыре метра.

Пока я удовлетворял свой писательский зуд, Ельцин уже взял слово и увлеченно рассказывал о Китае, об успехах, достигнутых там в результате реформ, о преимуществах введения на Дальнем Востоке зон свободного предпринимательства.
Зал заволновался. Многие из сидящих здесь не приучены мыслить так масштабно. Конечно, Ельцин – мастер рассказывать, его интеллект способен охватить всю Россию, но почему он ушел так далеко, почему разговор крутится где-то вокруг Татарского пролива?
Нетерпеливая Байрамова не выдержала, и, воспользовавшись паузой Ельцина, подала голос:

– Мы пришли не о Китае слушать, у нас своих проблем по горло! Давайте поближе к ним…
Лицо российского лидера покраснело, в глазах вспыхнули и погасли недобрые огоньки, губы стали еще тверже. Стало ясно – он не привык к тому, чтобы его перебивали. Его большие руки нервно сжались, и мне вдруг представилось, как бы хрустнула в этом кулаке тонкая шея Байрамовой… Но он взял себя в руки и после некоторого молчания сказал:
– Давайте не будем поддаваться эмоциям, товарищи. Давайте говорить спокойно и конструктивно. Я уже несколько дней в Татарии, впечатлений, конечно, много… До приезда сюда я немного ознакомился с татарской культурой. Вот и Союз писателей. Не зря же он был создан в 1934 году одним из первых. А сейчас он является одной из самых больших организаций в стране и объединяет 200 человек писателей. Татарская культура признана во всем мире и снискала себе уважение…
Зал снова шумно захлопал, а на Байрамову кто-то зашипел, мол, осмеливается прерывать такого человека.

Я оглянулся. От обилия влажных преданных взглядов, направленных на сцену, закружилась голова. Ощущение сопричастности к этому теплой волной обволокло и меня. Общая эйфория проникла внутрь, мягкими ладонями охватила сердце, я даже почувствовал, как сзади – чуть ниже пояса – вырос мохнатый хвост, и непреодолимо захотелось помахать им.
Не случайно перед отъездом из Казани Ельцин сказал, что здесь он встречал только теплые взгляды. У нашего народа и в самом деле широкая натура, он – «бесштанный» (т. е. бессребреник. – Пер.). Конечно, ведь штаны мешали бы ему вилять хвостом.

Тот факт, что перед приездом сюда Ельцин ознакомился с нашей культурой, очень подкупал. Ознакомился! Не пожалел времени, даже знает, сколько членов в Союзе писателей. И тогда я понял, что он очень далек от литературы, философии, искусства. И не просто далек – он к ним совершенно равнодушен. Возможно, главное различие между Ельциным и Горбачевым состоит именно в этом. Начитанность Горбачева, его уважение к работникам пера несомненны, он периодически встречался с писателями, да и говорить старался образно. Поэтому «простой» народ сразу отнесся к нему настороженно. Россия вообще всегда любила правителей жестких, бесцеремонных, говорящих прямо в лоб, вроде Ельцина.

Ельцин – типичная политическая фигура в нашем обществе, поэтому его нельзя ни в чем обвинять. У него не было, видимо, времени читать художественную литературу (в годы студенчества был спортсменом, затем строителем, партийным функционером), да он и не считал это нужным. Для того чтобы попасть в верхние эшелоны власти, вовсе не обязательно было быть эрудированным, более того, это даже мешало. А Горбачев – исключение, и таковым он стал, видимо, под влиянием Раисы.

Вы только подумайте! Запросто пишу о крупных государственных руководителях, сравниваю, делаю какие-то выводы, хотя мы не привыкли писать о высоких материях. В татарской прозе, публицистике самым «высокопоставленным» персонажем был секретарь райкома, да и тот непременно положительный герой. Я уж совсем разошелся. А причина в том, что Ельцин приехал к нам, на периферию, и татарам суждено было увидеть румяное лицо московского самодержца. Как же можно не писать об этом? В Казани русские цари – редкие гости, их можно сосчитать по пальцам: Иван Грозный, Петр, Екатерина II, Хрущев. Ленин не в счет, в Казани он был еще неизвестным студентом. Визиты царей в Казань до Хрущева в русских источниках подробно описаны, а татарские писатели почему-то не придавали им особого значения. Видимо, они считали естественным желание падких до путешествий властителей увидеть Казань. Впрочем, мы и сейчас не видим в этом ничего особенного.

А Хрущева встречали уже совсем по-другому. Уцелевшие и дожившие до того дня две-три татарские газеты опубликовали огромные репортажи о том, как он ступил на казанскую землю, появились фотографии (пусть бедные татары порадуются!) – на них полноватая фигура Хрущева, за ним – Табеев, сгорбившийся и подогнувший колени, как будто желавший скрыть свой высокий рост. Торжественность, суматоха… Но, как ни странно, этот визит в свое время также не оставил следа в нашей литературе. Впрочем, причина ясна – писатель, конечно, летописец своей эпохи, но все же он не должен забывать, что он в этой Системе – маленький человек: вот тебе твой участочек, копайся там, не суйся куда не надо, иначе руки укоротят быстро. Наверху – таинственный мир, таинственные люди, там – власть.

О пребывании Хрущева в Татарстане писатели вспомнили лишь в последние годы. Марсель Галиев написал большой рассказ о его приезде в Азнакаево. Оказывается, Хрущев в сопровождении большого эскорта проехал там, а Галиев это видел. И Мухаммет Магдеев, наконец, поделился с нами своими чувствами: Хрущев должен был приехать в университет, в список встречающих включили и Магдеева – видимо, он был тогда членом партбюро – но, хотя они прождали целый день, дорогой гость не счел нужным посетить университет. В связи с этим писатель делится своими тогдашними переживаниями.
А Ельцин – человек другого времени, он посетил и Союз писателей, и университет. Конечно, это не потому, что он любил татарскую литературу или хотел увидеть старинный университет, просто Ельцин играл в демократа и ему предстояло стать президентом, а для этого необходимо было создать положительное общественное мнение о себе. (Правда, на университетскую встречу многие не смогли попасть, а какие-то дельцы, продавая самодельные билеты, набили себе карманы немалой суммой. Так что, нашлись дельцы, которые даже приезд Ельцина превратили в бизнес).

У демократии есть несомненные преимущества. Например, вот этот Ельцин сидит в трех шагах от меня. И – странное дело – меня интересуют не его жесты, выражение лица, манера говорить, а прежде всего, мое внутреннее состояние, чувства. В душе – какая-то каша: и волнение, и любопытство, и опасение, и какая-то радость, будто справился с серьезным делом. Хотим мы того или не хотим, но на власть имущих мы смотрим как-то иначе, другими глазами. Кажется, что от них исходит таинственная сила. Умом понимаем – ничего такого нет, только наши фантазии. Потеряв власть, он станет обыкновенным человеком, и мы будем стесняться тех чувств, которые раньше испытывали к нему, мы постараемся их забыть, а напоминания возбудят лишь злость и чувство унижения.
Власть и поэт… О взаимоотношениях между ними много передумано и сказано. Властители всегда старались приручить поэтов и частично добивались успехов – сколько бы ни старались поэты представить себя независимыми, свободными от паутины власти, большинство тем не менее служило этому монстру, и сейчас служит, получает награды. Конечно, есть и те, кто, выступив против власти, выбрал себе трудную судьбу. Для этого нужен был не только талант, но и удивительная смелость. Любопытно, что каждый поэт перед чистым листом бумаги чувствует себя царем. И в душе самого преданного власти слуги живет тайная оппозиционность. Поэтому и власть имущие никому из них не верят и не выпускают из поля зрения.

Далеко ли ушли те времена, когда какой-нибудь сопливый инструктор из обкома учил нас тому, как нужно писать. А уж если приезжал сам секретарь обкома, то его визит воспринимался как незабываемое событие – бурные рукоплескания, преданные взгляды… Я только на тех собраниях понял, как таинственна и волшебна власть и как она далека – даже тогда, когда до нее, казалось бы, рукой подать.
По мере того, как убеждаешь себя в том, что ты маленький человек, власть становится все более необъятной глазу, начинает закрывать горизонт и кажется, что она сейчас тебя раздавит. А между тем, власть в Казани – это лишь пародия, бледная тень того, что называется властью в Москве. Возможно, чувствуя это, «наша» власть так надулась и постаралась пригнуть писателей к земле еще более безжалостно.

На посту секретаря обкома обычно сидели долго, влиятельности и могущества – бездна, когда секретарь приезжал к писателям, к нему спешили поздороваться, дрожащими руками протягивали свои только что вышедшие книги с автографами. Неужели они думали, что он прочитает? А ведь брал, и «спасибо» говорил, и не забывал прихватить с собой. Но, когда эта «шишка» уходила с должности, книги с автографами появлялись в букинистических магазинах…
Сейчас героев много – тех, кто кричит, что они и тогда были свободны от таких жизненных «мелочей». Я – свободен не был. Я увлеченно слушал полуторачасовое выступление секретаря обкома (без бумажки!), потому что от этого человека исходила какая-то волшебная сила. Только спустя некоторое время я понял, что к этому волшебству человек – кем бы он ни был – не имеет никакого отношения. Только власть делает пустое слово значимым, а глупца показывает умным.

Казанские чиновники, привыкшие каждое свое слово, движение соотносить с Москвой, и в своих взаимоотношениях с литературой и искусством не вышли за эти рамки. Как было во времена Сталина – не знаю, нам известен только его телефонный звонок ночью в Казань секретарю обкома. Из-за бессонницы тирана все крупное начальство в стране просиживало ночи в кабинетах. И вот часа в три ночи зазвонил телефон секретаря обкома, в трубке послышался глухой голос:
– Вы чэтали роман Баширова «Чэсть»?
Полусонный секретарь сначала хотел бросить трубку, – какой сукин сын развлекается ночью, какой Баширов в это время, какая честь? Но вот трубка снова ожила:
– Это Сталин говорит…
Представьте себе состояние секретаря в этот момент – язык прилип, колени дрожат. Но, все-таки собрав силы, он обрел дар речи (он же большевик!):
– Здравствуйте, товарищ Сталин… Нет еще, не успел, товарищ Сталин… Но обязательно…

– Жаль… Мы собираемся ему присудить Сталинскую премию… – послышались короткие гудки.
Представляете теперь, как изменилось отношение секретаря (который до того не то что Баширова, Тукая не знал) к татарской литературе.
Так друг железнодорожников и великий «знаток» языка Сталин вошел в историю как наставник и духовный предводитель татарской литературы. Вообще, воспоминаний о том, что он любил литературу и много читал, осталось немало. Но эта любовь вовсе не помешала ему уничтожить сотни писателей, а может, даже помогла. Для литературы очень опасны люди, которые в молодости писали стихи, но не смогли стать поэтами. А ведь когда Сталин еще был Сосо, сам Чавчавадзе включил его стихи в грузинскую антологию.

Властителей, писавших стихи, в истории было немало. Великий Бабур, казанский хан Мухаммет Амин, Сталин, Мао, в наше время – Андропов, Лукьянов (Осенев)… Не прибавляет ли соединение этих двух полюсов еще большую безжалостность и чудовищность делам и поступкам самодержца?
Отношение Хрущева к литературе и искусству через некоторое время эхом прозвучало и в Казани. Как же мог Табеев отстать от Хрущева? Вся его ненависть пала на татарских писателей (ну не будет же он, в самом деле, критиковать Хариса Якупова, создававшего свои картины в жестких рамках соцреализма). Собрав писателей, Табеев большим кулаком грохнул по столу:

– Все вы иждивенцы! Нахлебники!
А «инженеры человеческих душ» сидели молча, с опущенными головами.
На одной из таких встреч Табеев набросился на Нурихана Фаттаха, громя его произведения (которые, надо сказать, он не читал). А потом сказал:
– В университетском общежитии мы жили с ним в одной комнате. Он и тогда был очень нелюдимым, всегда держал тумбочку запертой. Говорят, что тогда откуда-то из задних рядов Батулла подал голос:
– Значит, в комнате был вор…
Ну, может быть, не крикнул, а подумал…

Этот анекдот очень ясно показывает, насколько «развиты» в наших руководителях порядочность и нравственность.
Когда Усманов увидел, в каких теплых отношениях Горбачев с представителями литературы и искусства, он тоже несколько раз встретился с писателями, часами говорил о заготовке мяса, яиц, о том, сколько центнеров с гектара снимают в Буинском районе. Конечно, каждый старается говорить о том, что он хорошо знает.
Так что, когда приехал Ельцин, мы уже были ребята не промах – в зале сидели писатели, испытавшие на себе «целительное» воздействие «своих» государей.
…Наконец Ельцин закончил. Писателям была предоставлена возможность высказаться и задать вопросы.
Слово взял Батулла:

– Сегодня мы предали земле нашего великого художника Баки Урманче. Почтим его память минутой молчания…
Весь зал встал. Имя Урманче Ельцин тогда услышал впервые. Может быть, он даже подумал тогда: вот мол, у них и художники есть.
– Наш бывший первый секретарь Усманов на XIX партконференции выступил с речью, направленной против вас, – продолжил Батулла. – Но татарский народ не имеет к этому никакого отношения. Мы вас уважаем. А вы не очень-то доверяйте и нынешним руководителям, они тоже в любой момент могут вас обмануть.
Наивный Батулла, разве можно обмануть Москву?! Ельцину его выступление понравилось, и он, очень довольный, все кивал головой – «спасибо», «спасибо».
Разумеется, большинство вопросов вертелось вокруг суверенитета Татарстана. Тогда и выяснилось, что многие из нас ждут решения о нашей независимости от Москвы. Будто московские дяди должны были преподнести ее нам на блюдечке с голубой каемочкой. Тогда Ельцин и произнес свою знаменитую фразу:
– Возьмите столько суверенитета, сколько сможете проглотить.

Позже эта фраза была растиражирована в печати, «ушла в народ». Правда, потом, отвечая на упреки своих сторонников, Ельцин выразил сожаление по поводу сказанных слов. Видимо, сначала он решил, что у татар желудок слишком мал, чтобы переварить суверенитет.
Мы шумно аплодировали, но понимание того, что давно отнятую свободу нельзя потребовать обратно, должно было прийти скоро.

Слово взял Шаймиев – и снова о своем: суверенитет не должен быть национальным, в Татарстане живут не только татары, но и русские, другие национальности. Нам нужно заботиться и об их интересах. Словно живущие в Татарстане сотни тысяч русских забыли свой язык и заговорили по-татарски…
Встреча закончилась. Мухаммадиев поблагодарил Ельцина и в память о встрече «возложил» на голову российского лидера татарскую тюбетейку, приобретенную, кстати, в магазине «Подарки» за 35 рублей. (Тогда тюбетейки в магазинах еще водились). Народ повалил из зала. Ельцин в тюбетейке тоже поспешил к двери – у него впереди была встреча в университете. Перед Союзом писателей собрался народ, кто-то взахлеб что-то говорил – настоящий митинг. Ельцин кое-как прошел через толпу и, не садясь в машину, быстрым шагом направился к перекрестку, к остановке 2-го трамвая. Подошел трамвай, и Ельцин в тюбетейке втиснулся в него. Демократ!

Писательская братия домой не спешила. Курили, обменивались впечатлениями. Ко мне подошел знакомый:
– Руку Ельцину пожал, – он удовлетворенно захихикал. – Придется руку не мыть хотя бы три дня.
Так закончился один из этапов борьбы за независимость. До принятия Декларации о суверенитете оставалось совсем немного времени.
Однако Ельцину, как выяснилось, не понравилось то, что Татарстан объявил о своей независимости. Россия нас не признала. Более того, на нашем пути к свободе Москва до сих пор ставит преграды. В команде Ельцина уже говорят о единой и неделимой России. Времена меняются, политика тоже.
А где теперь тюбетейка? Не потерялась ли? И поместят ли ее русские когда-нибудь в музей, как Казанскую Шапку Мономаха?
Говорят, что один старичок отправил в Москву телеграмму: «Ельцин, верни тюбетейку, ты ее не достоин!»
Ну не чудак ли! Кто и когда видел, чтоб отправленное в Москву когда-либо возвращалось в Казань?!

Перевод с татарского Гаухар ХАСАНОВОЙ

Вайнах №11-12, 2016