* * *
Бежали мы вдвоём в траве высокой,
Кузнечики сигали, кто куда.
Устав, на землю падали, где соком
Текла прохлады чистая вода.
Был синевою полон и прозрачен
Шатёр небесный, белы облака.
И нас сама природа, не иначе,
Соединить хотела на века.
Бутоны раскрывались нам навстречу,
Не в силах отвести влюблённых глаз
Смотрели друг на друга мы, а вечер
Волшебным тихим счастьем стал для нас.
В древнем городе Булгар
14.06.2016 13:25 | ЯңалыкларПринтерга
Интеллигент ул – Галиция кенәзе Владимирко; ул 12 гасырда ук: ”Безнең чорда могҗизалар була алмый”, – дип әйткән. Шул дәвердән соң инде алты йөз ел гомер узган, зыялылар һаман бер-берсенә: “Могҗиза булмый, могҗиза булмый”, – дип тукый. Ә бөтен халык, 12 гасырдагы кебек, могҗизаларга отыры ышана бара.
Лев Толстой
Вечерняя Казань / № 98 (2205) / Культура / Визит в квартиру с бассейном и ободранными обоями
После премьеры
Визит в квартиру с бассейном и ободранными обоями
Заметно “потяжелел” в последнее время репертуар Камаловского театра. После “Украденного счастья” украинского классика Ивана Франко зрителям предложили “Заблудшего соловья” Ркаила Зайдуллы.
Вновь спектакль в трудном жанре драмы, вновь, как пелось в одном шлягере, “любовь и кровь, добро и зло”. Но на сей раз “пронять” публику должно сильнее. Тема у автора пьесы заявлена серьезная и актуальная: интеллигенция и рынок. Должно было пронять. Но – увы. Стереотипы помешали.
По замыслу, историю, которая разворачивается на сцене, может примерить на себя едва ли не каждый второй “среднестатистический гражданин”. В прологе главные герои драмы, Интизар и Миляуша, еще студенты. Объятия-поцелуи, мечты о детях, коттедже, вилле, машине. Пока все понятно.
Затемнение. Картина меняется. Прошло десять лет. Те же и общежитие. Нужда, бытовая неустроенность, скандалы, за стеной горланит песни вернувшийся из Чечни Алик – человек с надломленной психикой, такому ради денег ближнего убить ничего не стоит. (Участники чеченских кампаний могут обидеться, но уж извините, такой стереотип сложился.)
Интизар понуро хлебает лапшу: родному предприятию его гениальный проект, плод долгой работы, не нужен. К тому же теперь фирму возглавляют более удачливые сокурсники наших героев: “новый татарин” Искандер, сколотивший состояние на продаже нефти, и Марфуга – деловая женщина, бывшая комсомольская активистка.
Супругов жалко. Но пробуждаются сомнения. В частности, какая, милые, эпоха на дворе? Если действие пьесы происходит в середине 90-х, то почему еще в дорыночные времена умный, прогрессивно мыслящий альтруист Интизар строил планы весьма приземленные, проповедуя сугубо материалистические ценности? А если речь о дне сегодняшнем, то как могла тридцатилетняя Марфуга после института сделать карьеру в рядах ВЛКСМ, если уже в начале 90-х комсомол перестал существовать?
Будь персонажи старше, все бы встало на свои места. За примером не нужно далеко ходить, достаточно вспомнить фильм Дмитрия Астрахана “Ты у меня одна” (кстати, сюжеты пьесы Ркаила Зайдуллы и кинокартины во многом перекликаются). Мелодрама Астрахана заставляет сопереживать, потому что не отрывается от “правды жизни”. Астрахану верю, что в сорок с “хвостиком” человеку, сформировавшемуся при социализме, кардинально изменить мировоззрение невозможно. Попытка сломать себя оборачивается трагедией. Но хоть убейте, не могу принять, что вот сейчас тридцатилетний здоровый, неглупый, образованный человек окажется так беспомощен и слаб в столкновении с реальностью. Не на облаке же он жил все эти годы!
Единственное объяснение характеру Интизара – он интеллигент. Точнее, интеллигент в стереотипной, “совковой” трактовке: выпускник вуза занимается умственным трудом и скорее с голоду умрет, чем возьмется, к примеру, на рынке торговать. Плюс принципы, за которые и на костер взойдет. Но время, когда предприимчивость считалась бранным словом, ушло. Хочется повторить выражение одного российского писателя: “Я не интеллигент, у меня профессия есть!”
Послушно следуя шаблонам в одном, автор пренебрегает другими, более устойчивыми стереотипами. Интизар берет на себя чужое преступление. Пожилой следователь, вместо того чтобы передать с легкой душой дело в суд, упрашивает чуть не на коленях – дескать, сознайся, что оговорил себя! Вы встречали таких следователей, которые к подозреваемому относятся словно отец родной? По крайней мере, если судить о работе милиции по публикациям в прессе (именно СМИ формируют многие стереотипы современного человека), то негатив пока преобладает.
Однако есть примеры и удачного преодоления автором иных стереотипов. Искандар в исполнении Фердинанда Хафиза получился отнюдь не персонажем из анекдотов про “новых русских”. Хозяин фирмы неглуп, идет дальше примитивных рассуждений “купи-продай”, задумывается о перспективах бизнеса, способен на глубокие человеческие чувства. Немало удачных находок и в образах других героев. Раушания Хафиз лепит характер интриганки Марфуги узнаваемым и выпуклым. Высокомерие и снобизм выскочки, попавшей из грязи в князи, готовность идти по трупам – да, такие дамы чаще добиваются в жизни успеха. Миляуша (Ильсия Тухватуллина) – измученная бытом женщина без возраста, которая “через не могу”, ради любимого мужа, пытается стать хищной и расчетливой и, естественно, срывается… Но особенно поразительны перемены, происходящие с Интизаром (Искандер Хайруллин). Сначала перед нами славный паренек, душа компании. Годы спустя – типичный ИТР образца 80-х. В мешковатом костюме, с тем, что называлось “у советских собственная гордость”, и неумением устроиться в жизни. Наконец, в финале Интизар – фигура трагическая. Раздавленный, но себе не изменивший. И не прощающий.
Символичная деталь: на протяжении спектакля несколько раз меняются декорации, только обшарпанные стены присутствуют на сцене от начала до конца. Но если обрывки обоев привычно смотрятся в общаге или в кабинете следователя, то в обстановку роскошной квартиры и офиса преуспевающей фирмы вносят явную дисгармонию. Так же и со стереотипами – их принимают, пока они не устарели. Устаревшие стереотипы вызывают непонимание и даже досаду.
Алия ЗИГАНШИНА, 2001г.
Ркаил Зайдулла о феномене Зифы Кадыровой, отличиях татарской дамской прозы от русской и мужчина-писателях, берущих женские псевдонимы
«Видел, как некоторые мужчины в зале тайком утирали слезы», — вспоминает драматург, лауреат Тукаевской премии Ркаил Зайдулла спектакль по одному из произведений Зифы Кадыровой, над инсценировкой которого он работал. В материале к 8 Марта Зайдулла объясняет читателям «БИЗНЕС Online», почему женщина-читатель выбирает женщину-писателя и на кого из литераторов, представителей прекрасного пола, в Татарстане стоит обратить пристальное внимание.
Ркаил Зайдулла: «Большинство читателей книг — женщины. Они собственные потребности, чувства и душевные переживания могут изобразить лучше, чем писатели-мужчины»
«СЕЙЧАС НАИБОЛЕЕ ЧИТАЕМЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ НАПИСАНЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦАМИ ПРЕКРАСНОГО ПОЛА»
Сейчас у нас во всех отраслях женщины выходят на передний план — наверное, это связано с влиянием западной цивилизации. Татары здесь не могут быть исключением. Поэтому я, как человек, немного знающий литературу, хочу заметить, что сейчас наиболее читаемые произведения написаны представительницами прекрасного пола. И это естественно, ведь большинство читателей книг — женщины. Они собственные потребности, чувства и душевные переживания могут изобразить лучше, чем писатели-мужчины. Кстати, встречаясь с читателями, я пришел к такому выводу: чем печальнее, чудовищнее и трагичнее судьба героинь, тем популярнее произведение. Большинство читательниц не слишком удовлетворены своей жизнью, поэтому, когда они читают такое произведение, начинают задумываться: а ведь есть люди, судьба которых хуже моей, я-то живу сравнительно счастливее их! Это поднимает настроение.
Женская и мужская литература имеют значительные отличия, в этом нет ничего удивительного, ведь, например, чемпионаты по шахматах также проводят отдельно — мужской и женский. Это все неспроста, тут имеется своя логика. Очевидно, что у представителей разных полов есть свои приоритеты. Например, женской литературе свойственна сентиментальность, простота композиции… Я, конечно, веду речь идет о качественной литературе, хотя по большому счету про женскую литературу можно сказать, что она, как бы это правильно выразиться, одинакова. Пусть на меня никто не обижается, но примерно все находятся на одном уровне. А ведь среди писателей-мужчин есть выдающиеся авторы, а есть пустячные. Писательницам же свойственна одинаковость — и по мастерству написания, и по философии, и по содержанию книги находятся примерно на равных позициях. Видимо, это не случайно, в жизни ведь также — если женщина крепко стоит на ногах, то и жизнь семьи будет стабильна.
«Зифа Кадырова — человек, который ни на кого не надеется, — все взяла в свои руки: сама пишет, сама издает, сама продает»
«ЭТО ШТАМП, НО ТАКОЙ СПОСОБ ПРОВЕРЕН ВЕКАМИ И НИКОГДА НЕ ПОДВОДИЛ ПИСАТЕЛЯ»
Встает такой вопрос: интересно ли женщинам читать книги, написанные мужчинами, и, наоборот, привлекают ли женские романы сильный пол? Все зависит от интеллекта. Говорят, что сейчас самый читаемый автор в Татарстане — это Зифа Кадырова, хотя я не могу сказать, кто проводил такой опрос и как высчитывали. Но Кадырова — человек, который ни на кого не надеется, — все взяла в свои руки: сама пишет, сама издает, сама продает. На Западе, кстати, такая система тоже присутствует. Ей это весьма хорошо удается, она со знанием дела выполняет свою работу. Большинство ее читателей, конечно, женщины, но есть и мужчины — они с удовольствием читают написанные Кадыровой книги, в то же время не говорят об этом во всеуслышание.
Я делал инсценировку одного из произведений Кадыровой, которая шла с большими аншлагами, и видел, как некоторые мужчины в зале тайком утирали слезы, а это значит, что произведение дошло и до их сердца. Все потому, что композиции простая, а герои попадают в досадное положение, но в конце преодолевают трудности и решают все проблемы. Естественно, это штамп, но такой способ проверен веками и никогда не подводил писателя. Для простого читателя в самый раз. Это коренной лейтмотив женской литературы. И нельзя сказать, что только татарским читательницам нравятся книги с незамысловатым сюжетом, так называемые женские романы, во всем мире так. Пара книг Кадыровой была переведена на русский язык и тоже получила бешеную популярность, их читали взахлеб.
Что касается самой Кадыровой, то она не получила никакого специального образования, про нее говорят: «Пишет сердцем». Мне кажется, что она пришла к сочинению сюжетной линии интуитивно сама. Она знает, чего ждут от нее, пишет то, что ей нравится, а это, в свою очередь, нравится читательницам. Это не произведения глубокого философского содержания, но именно такой вид литературы был во все времена востребован. Есть Мадина Маликова — она тоже идет по этому пути, но Маликова также признана и как профессиональный писатель, как автор серьезных произведений. Мужчин-литераторов в республике, которые так же успешно издают и реализовывают свои книги, не так много. Но ведь главное дело писателя — писать. За границей, например, у литераторов есть свои агенты, а у нас немного по-другому.
«Кадырова не получила никакого специального образования, про нее говорят: «Пишет сердцем»
«НАШИМ ПИСАТЕЛЬНИЦАМ СВОЙСТВЕННА СЕНТИМЕНТАЛЬНОСТЬ»
Интересных и ярких авторов-женщин сейчас в татарской литературе достаточно много. В последние годы, например, большую популярность стала набирать Айгуль Ахметгалиева, пишут Рифа Рахман, Халиса Ширман и другие. Айгуль свойственна также и интеллектуальность, недавно она написала роман про актрису Сахипжамал Гиззатуллину-Волжскую, а одно произведение получило в Турции премию. Ахметгалиева живет в Набережных Челнах, пишет пьесы, киносценарии, очень старательная и талантливая женщина.
Я думаю, что одно из главных отличий русской и татарской женской литературы состоит в том, что нашим писательницам свойственна сентиментальность. В русской женской литературе преобладают еврейки по национальности, их стиль ближе к мужской прозе — это Людмила Улицкая, Дина Рубина… У них и юмор мужской, близкая к психологии мужского пола композиция. Нашим же писательницам ничего не остается делать, как писать для женщин — это основная аудитория, процентов 80, наверное. И так происходит во всем мире.
Но у татар есть одна особенность: большинство наших интеллектуалов, к сожалению, предпочитают русскую литературу. Читателя русской прозы ведь нельзя назвать этническим, мы ведь тоже читаем по-русски, поэтому тяжело оценить его политические взгляды, предпочтения. В русской литературе, кстати, сейчас самые популярные авторы — представительницы прекрасного пола: Александра Маринина, Дарья Донцова. Большинство глянцевых книг вышло из-под их пера. Но это не интеллектуальная литература, а ширпотреб.
Есть и мужчины, которые пишут для женщин, в их стиле. Я знаю, что некоторые даже берут женский псевдоним для привлечения большего внимания к своему произведению со стороны читательниц, для которых пол автора играет немаловажную роль. Вероятность того, что женщина-читатель купит книгу женщины-писателя, намного выше. В книжном бизнесе об этом знают. Хорошо или плохо, что литература разделяется по гендерному классу? Так, наверное, и должно быть, раз Господь нас создал разными.
Ркаил Зайдулла
Рассказ
Перевод Гаухар Хасановой
Ступая на самые кончики пальцев, он вышел в кабинет. Перед тем как прикрыть дверь, оглянулся и посмотрел в спальню. В свете уличного фонаря, перемешанного с комнатной темнотой, едва угадывались силуэты предметов. На одной стороне широкой кровати, чуть слышно дыша, спала жена. На тумбочке возле изголовья в граненом стакане покоилась ее искусственная челюсть. Мужчине даже показалось, что он различает желтоватый цвет челюсти. Словно это осколок зуба мамонта, умершего миллион лет назад…
В кабинете он не стал зажигать свет. Здесь он может ходить с закрытыми глазами. Вот книжные стеллажи, протянувшиеся вдоль всей стены, письменный стол, кресло… телефон…
«Наверно, уже поздно, – подумал он. – Десять, или… уже одиннадцать?..» И все же его указательный палец нервно пробежался по кнопкам. Длинные-длинные гудки…
А в ушах отдается: долго, долго, долго…
Он откинул со лба редкие седые волосы. Ладонь была мокрой.
Наконец в трубке послышался женский голос:
– Алло?..
– Венера…
– Кто это?
– Альберт… – Он попытался сглотнуть ком, вдруг образовавшийся в горле… Голос его прервался. Но он с усилием взял себя в руки. – …Марленович. – Теперь голос окончательно вернулся к нему и звучал вполне бодро. – Венера, это я, Альберт Марленович… Ты прости, что беспокою так поздно…
Трубка молчала.
– Венера!
Где-то там, на другом конце города, женщина торопливо швырнула несколько фраз:
– Я же сказала вам! Не надо беспокоить меня ни поздно, ни рано. Неужели вы ничего не поняли?!
Короткие гудки, словно молоточки, застучали по мозгу. Альберт Марленович в замешательстве взял со стола очки и надел. С удивлением уставился на свои белевшие в полутьме пальцы, сжимавшие подлокотник кресла. Какая-то горячая волна внутри него пошла к голове, раздувая вены на шее.
Она…Она… За кого она его принимает? Его – Альберта Марленовича Нагаева! Профессора Нагаева! Кто она такая? Чтобы так бесцеремонно разговаривать с ним?
Шлюха!
Потаскуха…
До сих пор ни одна женщина не смела так грубо отвергать Альберта Марленовича.
«Наверно, это и есть старость… Неужели жизнь прошла?» – От этой мысли у него похолодело в груди. – Женщины все равно что кошки… Такое чувствуют сразу.
В животе снова образовалась горячая волна. Нет… Пока это еще не волна, а… словно комок огня… Сейчас от него начнут растекаться вверх волны. Не отдавая себе отчета, Нагаев взял в руки ручку. Но вдруг – словно пчела его укусила – бросил ее на стол. Ручка звонко щелкнула, а толстое стекло, которым был покрыт стол, нежно звенькнуло.
Эту ручку ему подарила Венера…
– Золотое перо, – сказала она. – Пусть все, что ты напишешь им, будет на вес золота.
– То, что я пишу, бесценно, – высокомерно ответил тогда Нагаев.
Венера рассмеялась, высоко вскинув подбородок – такой круглый и красивый.
– Почему ты смеешься?
– Мужчины о себе такого высокого мнения…
– Если сам себя не похвалишь, кто похвалит?
– Я тебя похвалю… – И Венера снова беспричинно засмеялась.
Нагаев внимательно посмотрел на нее. Черные как смола волосы, на глаза падает челка, как у подростка, изящные брови вразлет… на дне черных глаз затаилась чуть заметная усмешка. Вот крылья ее вздернутого носика чуть задрожали, и что-то странное начинает твориться в его старом сердце, черт побери!.. Маленький рот, сочные губы – они словно созданы только для того, чтобы пить через соломинку благородный коктейль… Что знает Нагаев об этой женщине?
Он, разумеется, попытался расспросить ее…
Но Венера снова прыснула:
– У меня, как и у вас, творческая работа, не казенная… Я интересуюсь психологией людей.
– Ты прямо как Зоя Космодемьянская… – Нагаев сделал вид, что обиделся. – Она тоже не сказала немцам свое настоящее имя, назвавшись Таней. Представь себе: ее вешать собираются, а она имя свое скрывает…
– Женщина даже перед самой смертью должна оставаться таинственной.
– Как бы ее ни звали, для немцев она все равно оставалась поджигательницей, – сказал Нагаев, решив блеснуть эрудицией перед этой кривлякой. – Местные жители сами выдали ее. Кому хочется в середине зимы остаться без всего на трескучем морозе? Ладно еще народ не забил ее сразу до смерти, а то жили бы мы сейчас без одного героя.
– А зачем она поджигала дома?
– Чтобы пробудить в народе ненависть к фашистам…
Такую логику Венера не совсем поняла. И вообще, ей уже порядком поднадоел разговор о какой-то девице, погибшей бог знает когда.
Нагаев прикусил язык. Ну какой нормальный человек станет говорить на подобные темы с такой соблазнительной женщиной, как Венера?! А о чем тогда говорить? Вот именно в такой интимной ситуации – тет-а-тет, – когда рядом с тобой красотка, и у нее время от времени подрагивают крылья носа… скажите, о чем можно говорить?!
Он этого не знал. О чем же он часами разговаривал с девушками в молодости? Ведь тогда ночи пролетали незаметно. Значит, дело было не в словах…
Всем известно: чем большую чушь ты несешь, тем более ты интересен женщине. Потому что слова – это лишь прелюдия… Соловей тоже не вкладывает в свое пение какого-то философского смысла, у него ясная цель: он призывает соловьиху к совокуплению… И замолкает, добившись своего. Впрочем, до пения ли, когда в гнездышке появляются птенцы? Надо же их кормить!
Оказывается, Нагаев даже не представлял себе, насколько трудно подобрать пустяковые темы для разговора. Нельзя же все время твердить: я тебя люблю…
Говорят, конечно, что влюбленные не нуждаются в словах… Но вряд ли это правда. Иначе не были бы созданы поэмы и песни о любви. Если полено горит в печи от любви, что в этом интересного?.. Кроме тепла, конечно…
– Почему ты замолчал? – спросила Венера. – Тело твое здесь, а сам ты…
– Я и сам здесь.
– Нет, ты где-то далеко, со своими мыслями. Для тебя нет никого интереснее самого себя. Я это поняла при первой же встрече.
Нагаев покраснел.
– Это смущение, – солгал он. – Я как подросток, впервые прикоснувшийся к девичьей руке. Честное слово…
Венера на этот раз не рассмеялась.
– Не волнуйся понапрасну, – сказала она. – Ты уже не подросток.
Нагаев внутренне сжался: «Намекает на мой возраст…»
Наверняка это так. Все-таки женщины бывают скрытно жестокими. Они любят ущипнуть невзначай. Но Нагаев тут же нашел себе утешение: раз подкалывает, значит, неравнодушна! Это для человека немолодого – тоже радость.
Нагаев хоть и старается не думать на эту тему, но возраст свой помнит. А уж враги наверняка помнят хорошо. Сидят, подлецы, и считают, наверно, на пальцах, сколько ему еще осталось до пенсии. Да и как не считать? Ведь Альберт Марленович – директор крупного института. Человек в обществе не последний, разумеется. И он уже чувствует, как пыхтят и наступают ему на пятки более молодые. Но ничего, вот так пыхтя и наступая на пятки, они и сами скоро дойдут до пенсионного возраста! Не им решать, кто должен сидеть в кресле директора, это решают наверху. А у тех, кто наверху, и у самих возраст… Ну, скажем, они и сами не совсем молодые.
Нагаев даже получал удовольствие, наблюдая за нетерпеливыми взглядами своих сотрудников. Они считают себя бог знает кем! Непризнанные гении, видите ли… Но разве станет серьезный ученый протирать штаны в его институте?..
Послышался голос Венеры; он доносился откуда-то издалека, словно из тумана.
– Алло, алло! Ты где?
– А?
– Вылезай, вылезай из себя!
Нагаев сделал вид, что смеется.
– Вот спасибо, – сказал он. – Я и в самом деле задумался.
– Что же это за мысли, если ты даже меня забыл?
– В моем возрасте… – Нагаев правдоподобно вздохнул. – Известно, какие мысли приходят в голову в моем возрасте… – И добавил просто: – Я о работе задумался.
– Я о тебе ничего не знаю… – В черных глазах Венеры заплясали светлые искорки. – Расскажи, где ты работаешь, где живешь, семейное положение?..
Нагаев невольно улыбнулся.
– Я ученый…
– Профессор, что ли? – Венера захлопала в ладоши. Ее щеки разрумянились.
Ах как хороша она была в эту минуту! Нагаев едва удержался, чтобы не прижать к себе ее стройное тело… прямо тут… посреди улицы… на глазах у прохожих… сжав ладонями ее чуть обозначенные груди…
С усилием сбросив оцепенение, он кивнул:
– Да, и профессор… – Он не любил говорить о своей научной деятельности. Впрочем, какая деятельность? Разве у руководителя остается время заниматься наукой? К тому же он ненавидит и свою науку, и ученых, работающих в этой области, считая их горлопанами и бездельниками.
Вся жизнь прошла среди них! А ведь он был достоин больших дел и высоких кресел, но ему не удалось подняться выше – не дали.
И в самом деле, внешность Нагаева – стройного, словно свечка, с серьезным выражением лица, – была ничуть не хуже, чем у какого-нибудь министра. Даже невысокий рост украшал его. Наверно, поэтому сотрудники его института за глаза называли его Наполеоном; он знал об этом прозвище и даже втайне немного гордился им.
– Квартира у меня в центре, на улице Щапова, – продолжил он рассказ о себе. – Два ребенка, взрослые уже, живут отдельно.
Он не стал пересказывать ей, какими способами добывал детям квартиры. Хотя похвастаться очень хотелось! Почему-то перед этой полузнакомой женщиной ему хотелось казаться большим и влиятельным человеком. Впрочем, ведь так оно и есть!
– Ах какой ты важный! – сказала Венера и мягкой ладошкой любовно похлопала его по щеке. – Вы, мужчины, держите себя так, словно вы – пуп земли.
– А ты? Ты тоже расскажи о себе!
– Я обыкновенная женщина, – сказала Венера. – Живу в Аметьево. В частном доме… Мужа нет… Замужем я, конечно, побывала, но… как это говорят… не сошлись характерами. Но тебе, наверно, это неинтересно.
«В самом деле», – подумал Нагаев, но вслух сказал:
– Ну почему же? Всякая информация о тебе мне интересна…
– Училась в институте культуры… – Венера оценивающе взглянула на Нагаева и тут же сама себя перебила: – Вот и добрались до отеля.
– До ужина еще есть время. Может, прогуляемся по берегу?
– Нет. Я устала, хочу немного отдохнуть.
Нагаев смотрел ей вслед: гибкое тело – словно плывет по воздуху! – пробуждало желание, хотелось, пуская слюну, словно молодой бык, увязаться за ней! От этой женщины исходили какие-то волны, они будоражили его старую кровь, так что ему даже показалось, что он сейчас потеряет сознание…
Наверно, благодаря именно этим волнам по пути в столовую он сразу же краем глаза выхватил Венеру среди разношерстной публики. Она стояла в углу фойе и разговаривала с щеголевато одетым молодым турком. Венера смеялась – точно так же, как недавно с ним! – и время от времени прикасалась ладонью к груди собеседника… Они вели себя очень свободно!.. Как близкие люди. Видно, что они не чужие друг другу… У Нагаева защемило сердце.
…Сейчас, в полутемном кабинете, его сердце снова заныло – как тогда.
– Потаскуха! Дешевая потаскуха… – зашептал он.
Включив настольную лампу, схватил листочки бумаги и начал судорожно писать: «Венера – потаскуха! Венера – шлюха!»
Шлюха! Шлюха! Шлюха!
Пусть, пусть знают, кто она такая! Пусть знают ее родственники и соседи!
И такая – такая! – его, Нагаева, самого Альберта Марленовича! – отвергает?!
Дыхание с шумом вырывалось из его ноздрей, но вдруг он замер и с удивлением посмотрел вниз – подол его махрового халата приподнялся кверху, словно шалаш для влюбленных.
Ах!
Неужели те таинственные волны, которые исходили от Венеры, проникли и сюда, в его укромный кабинет?
Нагаев торопливо встал из-за стола, скинул халат, оделся, затолкал исписанные листки бумаги себе в карман, туда же сунул пузырек с клеем…
Стараясь не шуметь, на цыпочках вышел из квартиры, хотя жена все равно не услышала бы его – вот уже лет пять-шесть она жалуется на глухоту, да еще на ночь засовывает в уши вату.
Машину он обычно оставлял у подъезда. Ловко лавируя, Нагаев выехал со двора и помчался по пустым улицам в сторону Аметьево.
Он уже ехал по трассе, когда заметил впереди на обочине двух девушек. Они голосовали. Нагаеву вовсе не хотелось сейчас кого-нибудь подвозить. Но лишь отъехав на какое-то расстояние, он вдруг сообразил: так это же уличные проститутки! И одна из них, кажется, была похожа на Венеру. Неужели это она?! Нагаев нажал на тормоз. Оставшиеся далеко позади «бабочки» продолжали махать ему рукой.
Нет, не может быть… Нагаев усмехнулся. Вряд ли Венера выходит на ночные улицы. Он нажал на педаль газа и в тот же момент неожиданно для себя сделал открытие: а ведь ему хочется, чтобы та стоящая на перекрестке проститутка в короткой юбке и чулках-сеточках оказалась Венерой! Тогда бы он без всякого стеснения подошел к ней… и их взаимоотношения стали бы ясными как день. Каждый знал бы свое место и свои обязанности! И не нужно никакой игры, попыток выглядеть не тем, кто ты есть на самом деле…
Вон еще одна стоит с поднятой рукой. Смотри, и эта в короткой юбчонке и чулках-сеточках… Длинные волосы льются на плечи…
Нет, эта не похожа на Венеру… Или похожа?..
Нагаев остановил машину прямо возле девушки.
В открытом окне сначала показались ярко-красные губы.
– Подвезете? – Девушка казалась очень молодой.
– Куда?
– Это уж вам решать, – захихикала девушка, не оставив ни тени сомнения в том, чем она занимается.
Нагаев открыл дверь.
– Сначала съездим в Аметьево, – сказал он. – Я тебе за это доплачу.
Девушка и в самом деле оказалась молоденькой. Сколько ей – восемнадцать? Или уже двадцать? Нагаеву она годилась во внучки… «Если бы я раньше женился», – горько усмехнулся он.
Девушка слегка обеспокоенно спросила:
– А зачем нам в Аметьево?
– Дело есть… – Нагаев внимательно посмотрел ей в лицо. – Тебе не страшно одной стоять ночью на улице?.. Венера…
Девушка глянула на него с удивлением.
– Вообще-то я – Ленария… Но, если хотите, можете называть Венерой.
– Чем занимаешься днем?
– Днем я сплю… – Девушка изобразила нечто вроде смешка. – А ты, дяденька, любишь задавать вопросы.
Некоторое время они ехали молча.
– Студентка я – вдруг сказала девушка. – Учусь в университете.
«В каком?» – хотел спросить он, но вовремя остановился. А не все ли равно? У таких девушек легенды готовы заранее.
Нагаев остановил машину возле тихой улочки, где жила Венера. Выдернул ключ, сунул его в карман и, бросив девушке: «Я сейчас вернусь, сиди здесь», – поспешил в темноту.
Фонари не горели, и это было ему на руку. Похолодало… На Нагаеве была лишь тонкая курточка, он зябко поежился… но огненный комок внутри него вдруг снова вспыхнул, заворочался, и все тело начало заливать огнем. Осенняя ночь словно сгустилась и опалила ему лицо своим жарким дыханием. Да… хоть и было лето длинным, но все равно неизбежно приходит осень. И ничего с этим нельзя поделать…
Вон там, через два дома, живет Венера. Кажется, в одном из окон горит свет? Может, там – в теплой комнате – Венера с кем-то милуется? А он – Альберт Марленович! – в темную ночь, скрываясь от людских глаз, словно вор, расклеивает листки бумаги на уличных столбах. «Венера – шлюха!» Пусть знают, кто она на самом деле!
Так, спешным шагом, он обежал всю улицу. Сердце билось в груди, готовое выскочить, кровь разгорячилась… Ему казалось, что даже глаза у него горят в ночи красными угольками…
Он открыл дверцу машины и услышал глуховатый встревоженный голос девушки:
– Где ты был?
– Поехали! – И он с яростью воткнул ключ в зажигание.
Через некоторое время «бабочка» снова подала голос:
– Я испугалась…
– В каждой профессии есть свои опасности…
Уже почти у самого дома он завернул машину в тихий переулок. Было тесно и неудобно, но Альберт Марленович ничего не замечал.
– Венера! Венера. Венера… – повторял он не переставая, и никакого другого слова или имени не сорвалось с его языка.
– Не торопись, не торопись… – бормотала девушка, тщетно пытаясь приладиться к нему.
– Венера-а-а…
Машина, словно утомившись стоять на одном месте, мягко переваливаясь с боку на бок, неспешно покатила куда-то вперед по глухому переулку…
…Они познакомились в Анталии.
Нагаев поехал отдыхать именно туда, наслушавшись восторженных отзывов знакомых. …Он шел в приподнятом настроении по набережной, любуясь красотами природы, – а более всего собой! – и уже недалеко от своего отеля на одной из многочисленных скамеек заметил смуглую молодую женщину – да, да, женщину! – в каждом ее движении чувствовалась нега, свойственная только весьма опытным женщинам, – говорившую по мобильному телефону, и – остановился как вкопанный. А ведь он всегда смеялся над выражением «любовь с первого взгляда». И это в его возрасте!..
Впрочем…
Он слыхал о мужчинах своего возраста, которые теряли голову и, забыв обо всем, ныряли в океан любви, и, уже почти утонув, со страшными усилиями все-таки выбирались на надежный берег. Но он также слышал и о тех, кто навсегда исчез в этой пучине…
Однако теперь, когда перед ним сидела такая женщина – не полная и не худая, а именно во вкусе Альберта Марленовича, – разве мог он думать о каком-то чужом опыте в стране любви? Какой опыт? Здесь его нет … Как нет и опыта смерти…
От всего существа женщины веяло тем, что она татарка. А ведь нет ни одного такого типа лица, которое можно было бы наверняка назвать татарским. Каких только татар не встречал в своей жизни Нагаев! Но вот, поди ж ты, оказывается, своего видишь издалека!
Он приблизился и порадовался еще раз – он не ошибся!
Женщина разговаривала по мобильному на татарском языке.
– Я здесь замечательно отдыхаю, не надо мне рассказывать о них! – Женщина даже не посмотрела на присевшего рядом мужчину – даже краем глаза не взглянула! – У меня здесь душа спокойная… Достали меня все… А ему не говори, где я…
Договорив, она стремительно поднялась со скамейки.
– Извините… – торопливо попытался остановить ее Нагаев.
– Не извиню! – ответила женщина и, словно удивившись, кто бы это мог быть, посмотрела на него – заинтересованно и испытующе одновременно. – Вы кто?
– А… Да-да. Будем знакомы – Альберт Марленович. Из Казани.
– Венера. – Женщина просто и непринужденно протянула ему руку.
– Я краем уха услышал, как вы разговаривали, и словно в Казань вернулся… – начал было он, но женщина сухо остановила его.
– И что там есть особенного, в Казани?
– Как что… Родина… так сказать…
– Ну, раз вы так быстро заскучали, зачем же сюда приехали?
– Как раз затем, чтобы скучать! – ответил Нагаев, радуясь, что так быстро нашелся.
– Тогда вам слишком часто придется скучать. Здесь почти половина приезжих – из Казани.
– Вы тоже?
– А разве не видно? – рассмеялась женщина.
– Может, после ужина посидим где-нибудь, поговорим?
Венера снова посмотрела на него испытывающим взглядом… из-под ресниц…
Эх, Нагаев просто таял от такого женского взгляда.
– Не люблю я сиде-еть… – протянула Венера. – Вот если бы вы пригласили меня на дискотеку… может, я бы и согласилась. Здесь классные ночные клубы… Но… – И снова этот взгляд из-под ресниц…
«Ага, она, похоже, считает, что я слишком стар, – с обидой подумал Нагаев. – Она еще не знает… Она еще… Да я… я…»
– Пожалуйста, – сказал Нагаев бодрым голосом. – Станцуем по полной программе… – Представив, как будет скакать под современную музыку, он усмехнулся себе под нос.
Но выяснилось, опасался он зря. Увидев в клубе, как наяривают старушки, он совершенно успокоился. Хе, да он на их фоне…
И все же выходить в круг не торопился.
Есть ли кто-нибудь более жалкий, чем тот, кто ведет себя несообразно возрасту? Никто не хочет стареть, но разве природу обманешь?.. Увы…
А Венера все танцевала и танцевала, забыв обо всем на свете.
Нагаев сидел, понемногу потягивая вино, и с восхищением смотрел на нее. А когда она чуть ли не за руку выдернула в круг, он даже потанцевал немного. Впрочем, танцевал – это громко сказано, скорее – потоптался на месте, помахал руками. Если бы сотрудники его института это увидели, наверно, умерли бы со смеху. Разумеется, они бы не стали смеяться при нем, но наверняка где-нибудь в туалете – передразнивая его ужимки и задыхаясь от хохота.
Мужчина, потерявший разум из-за женщины, готов не то что плясать, но и сделать любую глупость. В такие моменты забываются и звания, и должности, слетают все маски, прикрывающие истинную суть человека.
Видимо, Венера была соблазнительна не только для него: он вдруг заметил, что вокруг нее крутится горбоносый парень с волосами, затянутыми сзади в хвост.
И, как оказалось, не зря крутился!
В какой-то момент – может, когда рассчитывался с официантом, – Нагаев вдруг потерял Венеру.
Сначала он ее ждал, утешая себя тем, что она, вероятно, ушла в туалет. Потом, когда надежда умерла, – в клубе уже никого не осталось, кроме прибирающихся на столах официантов, – он еще долго не мог встать и уйти. Выйдя на улицу, он застыл в недоумении. Как же так? Как можно так насмеяться над человеком?! У него защипало в глазах, словно злость вперемешку с горячим дыханием вырвались из ноздрей, опалив лицо. Ведь его самым наглым образом использовали! Как игрушку… нет, как дойную корову… Лох! Старый дурак… Казалось, что если сейчас перед ним появится Венера, он растерзает ее!
Она не появилась.
Но на следующий день вечером Венера, как ни в чем не бывало, пришла к нему в номер.
…Еще утром Нагаев почувствовал, что у него поднимается температура. Кажется, и давление подскочило. Это был результат пережитого унижения. Он не стал спускаться в столовую, целый день пролежал. Все внутри него горело, – и он пил и пил воду. А потом его долго и мучительно рвало…
Он ругал себя за наивность, повторяя вновь и вновь: «Дурак… тупица… Дур-рак. Так и поступают с развратными стариками вроде тебя!» Ему хотелось что-нибудь сделать с этой бессовестной женщиной. Но что он мог?
И вот она появилась сама. Улыбнулась. Сморщила лоб.
– Вас нет, и я забеспокоилась, – сказала она. – Вы заболели?
И Нагаев сразу забыл о своей злобе, обиде и унижении. Словно ветром сдуло пыльцу недоразумения. Боже, так он готов простить любой ее проступок! Только бы она стояла рядом и ее чуть хрипловатый голос ласкал его слух…
– Куда ты пропала вчера?
Венера положила свою маленькую прохладную ладонь на его лоб.
– Да ты горишь, милый. Лекарство принял?
Она все время путалась, говоря ему то «вы», то «ты».
Нагаев повысил тон:
– Хватит… Отвечай на вопрос!
Венера отдернула руку, отступила на шаг.
– Что с вами? Если вы будете говорить в таком тоне, я уйду.
Не помня себя, Нагаев вскочил с постели и прижал Венеру к груди.
– Нет, нет. Не уходи. Иначе я умру! – Просительная интонация захлебнулась волной отчаяния.
Такой голос мог бы открыть ворота любой крепости, но Венера и бровью не повела. Она оттолкнула его от себя обеими руками и холодным тоном сказала:
– Успокойтесь, пожалуйста. Вы же интеллигентный человек. Зря вы беспокоились. Это называется «уйти по-английски».
Да-да, конечно, он все понимает… Может, у англичан принято уходить вот так, без слов… Но ведь он-то не англичанин! Мужчина не для того приглашает женщину развлекаться, чтобы она исчезала не прощаясь.
А Венера была женщиной. Такие и в старости не теряют своих женских чар. Ветреницы – обманывают тебя сколько хотят, обирают до нитки, предают, превращают тебя в пыль; но ты не способен злиться на них долго, твоя ненависть быстро испаряется… И вот это дьявольское отродье уже захватывает всю твою душу и тело, расползается по тебе, как раковая болезнь, пробивается метастазами по всем твоим органам.
Спасения нет!
Но, черт побери, и спасаться не хочется!..
…Понаблюдав за страданиями Нагаева, Венера вдруг снова громко рассмеялась.
– Не волнуйся из-за ерунды. Вот же я! – стою перед тобой. Ну, что будем делать? Сегодня я уже не приглашаю тебя в ночной клуб…
Очнувшись, Нагаев бросился к холодильнику – вытащил фрукты. На середину низенького стола выставил бутылку «Хеннесси», привезенную из Казани.
И снова музыка… полумрак комнаты… рядом женщина, и ее плечо прикасается к твоему… Что еще нужно мужчине, жаждущему любви?
– Кто этот горбоносый парень? – спросил он вдруг.
А Венера вместо ответа выскользнула из его объятий и начала торопливо одеваться.
– Вы, мужчины, все из одного теста… Непременно хотите быть хозяевами. А я – свободная. Куда хочу – туда иду, с кем хочу – с тем и буду… Я ведь не твоя секретарша, чтобы требовать от меня подчинения!
– Что это на меня нашло, я сам себя не понимаю… – Нагаев сел, свесив голые волосатые ноги на пол. – Видимо, это ревность. Значит, я люблю тебя!
– Ты себя любишь, дорогой. Все, на чем останавливается твой взгляд, должно принадлежать тебе.
– И ты будешь моей!
– За версту видно, что ты начальник. – На ее лице появилась кривая усмешка. – Время покажет. Как бы ты сам не стал моим!
– Я согласен! – ответил он, а про себя подумал: «Не родился еще тот, кто может подмять под себя Нагаева!» Он живет так, как хочет… Мир должен быть таким, каким видит его он, Нагаев! Ну а такую женщину он вполне может оседлать…
Чувство превосходства вообще было у него в крови. Но иногда это чувство отступало – как пес, прячущийся в конуру и посверкивающий оттуда глазами, – и тогда Альберт Марленович начинал чувствовать себя наивным ребенком, ему хотелось прижаться к женщине, понежиться, положив голову ей на колени, ему хотелось слушаться ее во всем и ходить за ней по пятам… Но потом все вставало на свои места, пес выскакивал из конуры, и Нагаев снова возвращался в свой прежний образ – надевал поудобнее маску, распрямлял спину, к нему тотчас возвращался его надменный тон.
Так было и на этот раз: в Стамбуле, куда они заехали перед отъездом на родину, Нагаев был уже в своем обычном состоянии.
Поскольку в Казань они вылетали назавтра, то поселились в просторном номере гостиницы, расположившейся у древнего ипподрома, неподалеку от мечети Султана Ахмеда. Из окна открывался чудесный вид на мечеть Айя-София, чуть ближе возвышался столп фараона, вывезенный когда-то по приказу турецкого султана из Египта.
– Во времена Византийской империи здесь был ипподром, – объяснял Нагаев Венере, занятой размышлениями о том, какое платье надеть – они собирались идти в город. – Поэтому турки прозвали эту площадь Ат Майданы. Несколько веков назад какой-то из турецких султанов казнил здесь десятки тысяч янычар за участие в восстании. Так что на этой площади, как и на нашей Красной, крови было пролито немало…
– Ах, до чего же много знает мой профессор… – Венера, кажется, выбрала, наконец, платье, потому что довольно улыбалась. – Давай, давай, одевайся скорее. Прогуляемся по Капалы Чаршы.
Нагаеву ужасно не хотелось идти на этот знаменитый стамбульский базар. Он, как и большинство мужчин, терпеть не мог ходить по магазинам и рынкам. Но что делать, если ты с женщиной?.. Ведь там, где продают и покупают, женщина чувствует себя как рыба в воде! Даже если она ничего не покупает…
Миновав мечеть Баязита, они направились в Капалы Чаршы. Чего только здесь не было! – настоящий восточный базар. Иностранцу здесь находиться – вообще труд особый; то, что он приезжий, у него написано на лбу, поэтому его беспрестанно атакуют мальчишки со своим нехитрым товаром, лезут в глаза, словно надоедливая мошкара.
Почти на каждом шагу слышится русская речь. Можно подумать, что пол-России съехалось сюда… Словно сбылась давняя мечта русских политиков: со времен Петра они хотели завоевать Стамбул, то есть Царьград. Впрочем, кажется, некоторые современные политики и сегодня не расстались с этой тайной надеждой. Ну что ж, желания и возможности не всегда совпадают…
Когда они забрели на улочку, где торговали золотом (а как иначе назвать этот бесконечный ряд лавок и магазинчиков?), с Венерой что-то случилось: ее дыхание участилось, щеки покраснели, на лбу заблестели капельки пота. В первом же магазине она забыла обо всем – пропала! И чему тут удивляться, – говорят, что порой в таких местах женщины даже теряют сознание! Такова власть золота: в свете его ослепительного блеска ты можешь уподобиться известному герою сказки «Тысяча и одна ночь», который, попав в пещеру, полную сокровищ, забыл волшебное слово…
Пока Венера торговалась, Нагаев из магазина напротив купил ей в подарок ожерелье.
Венера была в восторге… Кто же не любит знаков внимания?
– Сколько заплатил? – спросила она чуть погодя.
– О цене подарка не спрашивают.
Но она все же заставила его сказать.
– Эх, профессор мой, до чего же ты наивен, – огорчилась она. – Ты же заплатил втридорога! Турки любят торговаться. А того, кто не торгуется, они даже за человека не держат…
– Мужчина щедр, пока в женихах ходит, – сказал Нагаев, кстати вспомнив эту услышанную некогда поговорку.
Венера вдруг покраснела и как бы смущенно потупилась…
Вот чертовка! Ну как такую не любить?!
Нагаев глянул на часы. Он еще по приезде в Стамбул переговорил по телефону со своим давним знакомым – профессором Тураном Язганом. Когда они поговорили о том о сем и Нагаев передал слегка залежавшиеся и зачерствевшие за время отдыха в Анталии приветы, Туран-бей после некоторой паузы спросил:
– Вы свободны вечером? Сегодня у нас званый ужин в честь наших соплеменников из Азербайджана. Я приглашаю вас.
– С удовольствием, – обрадовался Нагаев. – Но… – и он перешел на турецкий: – …я с женщиной…
Нагаев был прекрасно осведомлен, что Туран-бей хорошо говорит на татарском языке, но ему хотелось продемонстрировать, что и он парень не промах, потому и слепил эту фразу. Кстати, пусть и Венера удивится… По правде сказать, его желание попасть на турецкий банкет было вызвано именно стремлением покрасоваться перед Венерой, еще раз показать ей свою значительность.
– Хорошо, приходите к шести вечера в офис, – сказал Туран-бей.
Его офис располагался недалеко от базара, и они отправились пешком.
Ужин должен был состояться в одном из ресторанов на площади Таксим. Они ехали в машине Туран-бея, и Нагаев незаметно посматривал на Венеру: осознает ли она, как уважают турки «ее профессора» – только что на руках не носят, – называют Нугай-беем! Он и сам, хоть и родился в бедной крестьянской семье, всегда верил, что предки его были беками.
За столом Нагаев был рассеян, тосты слушал вполуха (по опыту зная, о чем говорят на таких мероприятиях), но ему было приятно сидеть, ощущая тепло, исходящее от Венеры. Пусть знает эта казанская гордячка, с кем сидит! Вот посол Азербайджана. Представительный мужчина с белой бородкой и бледным лицом. Вот турецкий министр. Вот…
Нагаев тоже сказал тост на татарском языке. Может быть, гости и не все поняли… Но до всех дошло, что хвалил он Турцию, потому дружно аплодировали.
Зазвучала энергичная турецкая музыка. На маленькую сцену в глубине зала выскользнула молодая турчанка: грудь прикрыта розовым бюстгальтером, на юбке из черного шифона пламенеют красные розы. Что это она танцует?.. Неужели танец живота? Музыка становилась энергичнее, а в глазах сидящих за столом мужчин плескалось все больше страсти; и уже то один, то другой украдкой облизывал губы. А девушка все танцевала – извивалась, как змея, стремилась куда-то, как степная кобылица…
Нагаев ощущал себя уже не беком, а ханом. Наверно, подумал он, когда-то и татарские ханы так же наслаждались танцем красивых девушек. В своих шатрах… А он сидит здесь, – в центре Стамбула! – и для него танцует турецкая красавица.
Тем временем девушка спустилась в зал и начала танцевать перед каждым гостем отдельно. Счастливчик, которого удостоили таким вниманием, восхищенно цокал языком и протягивал девушке деньги. Благостное настроение Нагаева немедленно улетучилось: у него не было мелких денег. Самая мелкая купюра – сто долларов. Нашими деньгами это будет… будет… Короче, очень много будет! А девушка неотвратимо приближалась к нему. Если не дашь денег, умрешь со стыда. Все будут говорить, что татары – жадные и бестолковые. А потом рядом сидит Венера! И он, лучезарно улыбаясь и демонстративно развернув стодолларовую бумажку – пусть видят! – засунул ее девушке в ложбинку между грудями. «Вот я какой!» – говорил его взгляд, когда он краем глаза посмотрел на Венеру. Однако кислое выражение ее лица окончательно добило его и так не ахти какое настроение. Не оценили! Даже не заметили… Эх, и щедростью блеснуть не получилось, и ста долларов лишился.
По дороге в отель Венера молчала. Нагаев тоже молчал, словно в чем-то был виноват. Только перед самым входом в отель Венера повернулась к нему и сказала:
– Ты, товарищ профессор, чуть не сожрал глазами танцовщицу. Даже сто долларов не пожалел. – И, помолчав немного, добавила: – Бедные студентки…
Нагаев удивился: при чем тут студентки?
– Если уж ты так набрасываешься на незнакомую иностранку, представляю, что ты делаешь со студентками, которые зависят от тебя…
– Это было восхищение произведением искусства, – сухо ответил Нагаев.
Неожиданная радость волною переполнила его существо: кажется, эта ломака ревнует?
Они стояли в зале аэропорта, ожидая самолет.
– Спасибо тебе, мой профессор, – сказала Венера, взяв его за руку. – От этого путешествия у меня остались восхитительные воспоминания. – Она казалась действительно взволнованной. – У меня для тебя маленький подарок… – И она протянула ему красивую коробочку.
– Золотое перо… Пусть все, что ты напишешь им, будет на вес золота.
– Все, что я пишу, бесценно, – высокомерно ответил Нагаев.
Венера рассмеялась, высоко вскинув подбородок – такой круглый и красивый.
– Почему ты смеешься?
– Мужчины о себе такого высокого мнения…
– Если сам себя не похвалишь, кто похвалит?
– Я тебя похвалю… – И Венера снова беспричинно засмеялась.
– Мы же будем встречаться в Казани?
– А твоя жена? Дети? Такому большому человеку, как ты, нужно беречь свой имидж, не шути, профессор!
– Отношения… дружба с такой красивой женщиной только укрепляет имидж.
Однако встретиться в скором времени им было не суждено. Сразу после приезда в Казань Нагаев оказался в водовороте неожиданных забот и неприятностей. Хотя неприятности – это мягко сказано. По существу, ему нанесли удар ниже пояса! Не прошло и недели после возвращения, как его вызвали в Кабинет министров.
Войдя в нужную дверь, Нагаев увидел за столом мрачного человека намного младше себя. Безо всяких прелюдий и ритуальных расспросов о здоровье – впрочем, на кой ляд ему здоровье Нагаева?! – чиновник сразу взял быка за рога.
– В работе института есть серьезные недостатки, – сказал он. – Весьма серьезные… Мы недовольны работой руководства.
– Какие недостатки? Назовите конкретно, – сказал Нагаев, немного растерявшись.
– Смена поколений, Альберт Марленович, – резко ответил чиновник. – Надо дать дорогу молодым.
У Нагаева потемнело в глазах, а лицо, наверно, побледнело, потому что чиновник протянул ему стакан с водой.
– Не волнуйтесь вы так. Мы же не гоним вас из института. Будете заведующим сектором.
– Мне до пенсии осталось пять месяцев. Неужели не могли подождать?
– А что это меняет?
– Я пойду к президенту.
Чиновник с улыбкой раскинул руки:
– Пожалуйста!
Ну, разумеется, если бы вопрос не был решен на самом верху, разве этот чиновник разговаривал бы с ним в таком тоне?
– И кого на мое место?
– Вы его знаете. – И он назвал знакомое имя. – Советую не шуметь, – сказал он, заметив, что Нагаев собрался уходить. – Персональная машина останется у вас… О деталях еще поговорим… Нам же еще жить вместе, Альберт Марленович… – Чиновник понимающе улыбнулся. – Торжественно отметим ваш юбилей. Орден я вам лично обещаю.
– Спасибо, конечно… – пробормотал Нагаев.
От чиновника он прямиком поехал домой. Ему нужно было успокоиться и подумать о том, как теперь быть. Когда открыл входную дверь, ему в нос ударил запах корвалола. Из комнаты послышался плаксивый голос жены:
– Пришел? Где ты был? На работе тебя нет, мобильный не берешь…
– Что случилось?
– Кажется, я умираю. Сердце колет…давление подскочило…
– Надо было вызвать «скорую».
– Да что они могут?
– Что же делать? – Нагаев обессиленно опустился на стул, положил под язык валидол. Да-а… Как заметил кто-то: «Делать-то шо?»
Жена тем временем запричитала:
– Ты смерти моей жде-ешь… И отдыхать, наверно, с какой-нибудь своей любовницей ездил…
– Успокойся, пожалуйста. Не до тебя сейчас…
– Ты всю жизнь был эгоистом…
Нагаев разозлился:
– Хватит, наконец!
И тут зазвонил телефон. Нагаеву ни с кем не хотелось сейчас говорить. Но телефон звонил и звонил.
– Да!
– Здравствуй, милый профессор… Ты куда пропал? – В трубке послышался радостный голос Венеры. – Ты совсем исчез! Никаких вестей от тебя. Давай встретимся!
– Нет… Простите…
Телефон зазвонил снова.
– Ты… шутишь? Альберт…
– Нет, не шучу. Слышите, я серьезно! Серьезно!
Короткие гудки…
Он сидел, уставившись в точку на обоях. Стемнело; скользя тенью, прошелестела в спальню жена. А Нагаев не двигался с места.
…Напрасно он так тяжело воспринял свое понижение в должности. Не кресло же потерял, а огромный груз с плеч снял! Теперь у него полно времени, ответственности меньше во много раз, машина под рукой, шустрый шофер по первому же знаку подгоняет ее к подъезду. В институте, как оказалось, его уважают и без его высокого кресла. А что еще нужно человеку?
Но сердце болело и напоминало, что ему чего-то не хватает. Не чего-то – ему Венеры не хватало… женщины!
Правда, он как-то пытался переговорить с нею – это было сразу после того, как он сложил с себя полномочия директора института:
– Венера, прости меня, ради бога… – начал он, стараясь говорить бодрым голосом.
– Кто это?
– Уже не узнаешь? Это Альберт Марленович. Твой профессор…
– Я не знаю такого человека. И вообще… не беспокойте больше звонками.
– Венера!..
В ответ раздались короткие гудки…
С тех пор прошел уже месяц. Каждую неделю Нагаев едет в Аметьево, проходит по знакомой улице, клеит на столбах разоблачительные записки. Это дает ему успокоение на неделю. Но потом унижение и обида вспыхивают с новой силой, и он посреди ночи снова гонит машину в Аметьево и снова крадучись расклеивает свои объявления: «Венера – потаскуха!», «Венера – шлюха!».
Вот и сейчас его машина, разрывая ночь, несется в сторону Аметьево. Но в этот раз на перекрестках почему-то не видно «ночных бабочек», улицы пустынны, лишь изредка встречаются запоздавшие машины.
…Его поймали у первого же столба: словно из-под земли выросли двое и схватили его под руки.
– Мы тебя, урод, давно поджидаем, – сказал один из них.
Другой размахнулся, чтобы ударить, но, увидев выражение лица Нагаева, передумал.
Нагаев впал в состояние ступора и ничего не понимал.
В отделении милиции все дежурившие милиционеры собрались на него посмотреть.
– А я думал, что профессора – люди умные, – сказал невысокий сержант.
– Среди них многие – «того», – ткнул себе пальцем в лоб другой. – От большого ума…
– Садись, – сказал капитан. – Сейчас составим протокол. – Фамилия, имя?
– Прошу вас обращаться ко мне на «вы».
Капитан удивился:
– Да? Культурный, значит… Фамилия, имя, отчество?
– Альберт Марленович Нагаев…
Заполнив протокол, капитан придвинул к нему бумагу.
– Пишите объяснительную.
– Что писать?
– Почему вы распространяете листовки с клеветой? В каких вы отношениях с Венерой… так… Ибатовой? Пишите подробно. Не мне вас учить.
– Никаких листовок я не распространял.
– Ага… Значит, когда вас поймали наши сотрудники, вы остановились у столба пописать, так?
– Так!
– И вы специально приехали ночью в Аметьево, чтобы пописать, так?
– Так!
– Ну, тогда так и пишите…
И Нагаев написал, что дома мается от невозможности сходить по малой нужде, и о том, что может делать это только ночью в Аметьево под конкретным столбом…
Прочитав объяснительную, капитан от души посмеялся. Смеялся так, что даже прослезился!
– Ну, умора… Счас помру… – Он снова перешел на «ты». – Под дурачка косишь, профессор? А справка у тебя есть?
– Какая справка?
– О том, что ты – шизофреник…
– Нет.
– Значит, найдешь. Такой, как ты, если надо, любой документ достанет. – Глаза капитана были полны ненависти. – Идите. Завтра к одиннадцати часам придете к следователю. В пятнадцатый кабинет.
– До свидания.
Капитан не ответил.
Разумеется, Нагаев подсуетился и обзвонил нужных людей. Когда назавтра он снова пришел в это здание, в его кармане лежала справка о том, что он болен шизофренией. Душа, раздавленное самолюбие Нагаева рыдали! Ведь теперь он пропал! Все, чего он добивался по крупицам всю жизнь, рухнуло в одночасье. Репутация – вдребезги! Неужели ему придется доживать свою жизнь в позоре, с вечной печатью шизофреника на лбу?!
Нагаеву казалось, что вся Казань смеется над ним. Теперь он, наверно, и в институт больше не пойдет. Провались он пропадом! А Венера? Как посмотреть ей в глаза?
А Венера сидела в кабинете следователя.
– Здравствуйте, – промямлил Нагаев. Никогда прежде он не чувствовал себя таким ничтожеством, грязным насекомым.
– Садитесь, Альберт Марленович. – Не поднимая глаз от бумаг, следователь кивнул на стул.
Нагаев положил на стол листок бумаги.
– Что это?
– Я – шизофреник…
– Да? Вообще-то мы и не сомневались. Но без специальной экспертизы не обойдется.
И тут послышался голос Венеры:
– Специальная экспертиза не потребуется.
Следователь с недоумением уставился на нее.
– У меня нет к нему никаких претензий. Я забираю свое заявление.
– Вы хорошо подумали? – Следователь вынул из папки какую-то бумагу и протянул ее Венере. – А вдруг этот тип начнет снова?
– Не начнет!
Нагаев забегал глазами, не зная, куда спрятать покрасневшее лицо.
– Тогда… – следователь встал из-за стола, – я не задерживаю вас. У нас дел по горло…
На улице Венера взяла Нагаева под руку.
– Давай посидим вон в том кафе. Нам надо о многом поговорить, – сказала она.
Нагаев посмотрел ей в глаза. И не увидел в них ничего, кроме жалости.
– Я не понимаю… Как ты… так… можешь…
Женщина грустно улыбнулась:
– Ты еще многого не понимаешь, милый… – И она погладила мягкой ладонью его мокрую щеку.
Язык ул татарда да язык
Әдәби телнең торышы турында фикер алышканда без аны нигәдер матур әдәбият теле белән тәңгәл куябыз. Әдәби тел ул гомумирәк төшенчә. Милләтеңнең мәдәни кимәлен билгеләргә теләсәң, аның әдәби телен барла. Грамматик нормалары аныкланган, төгәл кысаларга кергән, бөтен милләткә аңлашыла торган телне әдәби дип атап буладыр. Матур әдәбият теле аның бер өлеше генә һәм ул бертөрле була алмый. Һәр язучының үз теле, үз өслүбе. Әдәби телне тагын фәнни, дини, сәяси, канцеляр, публицистик (газеталар теле) һәм башка өлешләргә бүләләр. Шартлы рәвештә, әлбәттә. Ләкин татар милләте сәяси җәһәттән мөстәкыйль булмаганга, бездә аның матур әдәбият теле һәм публицистик өлеше генә күпмедер гамәлдә. Әлегә. Монда әлбәттә дини телне дә кертеп булыр иде, чөнки ул Риза казый Фәхретдин заманында шәкелләшеп җитә. Без аны кайбер муллалар авызыннан ишетәбез дә. Ләкин бүген безнең дин галимнәре хезмәтләрен асылда урыс телендә яза.
Шуңа күрә интернеттагы бәхәсләр матур әдәбият теле тирәсендә бара, дип уйлыйм. Ул да бертөрле генә түгел: бар шигърият теле, чәчмә әсәрләр теле. Драма әсәрләренең теле шулай ук проза теленнән нык аерыла. Әле, әйткәнемчә, һәр язучының үз өслүбе! Мин, әлбәттә, чын әдипләрне күздә тотам. Үз өслүбен булдырган язучы гына әдәбият мәйданында урын тота ала. Андыйлар һәр заманда да күп булмаган.
Хәзерге әдәби телнең ясалмалыгы турында шактый сүз уйнаттылар. Әлбәттә, әдәби тел җанлы сөйләм теленә нигезләнә. Ләкин ул үзе асылы белән ясалма. Бүгенге төрек әдәби телен генә искә төшерик. Ул бит үткән гасырның егерменче елларыннан соң гына, Ататөрек заманында, барлыкка килә. Аңарчы анда “госманлы” дип аталган корама тел гамәлдә булган. Гарәп-фарсы сүзләре белән чуарланган әлеге телдән баш тартып, төрек телчеләре, Ататөрек әмере белән, өр-яңа тел “ясыйлар.” Борынгы төрки сүзләрне тарих төпкеленнән чокып чыгаралар, яңа сүзләр уйлап табалар. Еракка китмичә, хәзерге башкорт әдәби телен дә мисалга китерергә мөмкин. Аңа, татар әдәби теленнән күпмедер аермалы булсын өчен, Урал аръягындагы куакан кабиләсенең шивәсе нигез итеп алынган.
Егерменче гасырга кадәр барлык төрки халыклар өчен (чуаш, якут кебек кайбер ераграк тармакларыннан кала) әдәби тел уртак була. Әлбәттә, аны мәдрәсә тәмамлаган укымышлылар гына аңлаган. Исмәгыйль Гаспралы “Тәрҗеман” газетасы үрнәгендә әлеге иске төрки телне яңартырга теләсә дә уңышка ирешми, чөнки, күрәсең, андый эшне башкарырга дәүләт кодрәте, дәүләт мөмкинчелеге зарур.
Халыкның сөйләм теленә нигезләнгән әдәби тел үз нәүбәтендә халык сөйләменә тәэсир итә башлый. Без хәзер бик күп гарәп-фарсы сүзләрен нәкъ үзебезнеке дип кабул итәбез. Бу иске әдәби телебезнең халык тормышына бик тирән үтеп керүе нәтиҗәсе.
Унтугызынчы гасырда ук, әле матбугат булганчы, җанлы сөйләмгә якын телдә язучы шагыйрьләр була. Иң беренче итеп монда Габделҗаббар Кандалыйны искә төшерәбез. Ләкин аның фәлсәфи-дидактик поэмалары укымышлыларга гына аңлаешлы гадәти әдәби телдә иҗат ителгән. Ә менә мәхәббәт шигырьләре гап-гади “урам телендә”. Чөнки Габделҗаббар хәзрәт аларның һәрберсен диярлек берәр кызга атап язган һәм үз хисләренең алар йөрәгенә барып җитүенә өмет тоткан.
Әдәби әсәрләр сурәтле тел белән язылырга тиеш. Бу иҗатның төп шарты. Тел никадәр коры булган саен әсәрнең әдәби кыйммәте дә түбән була. Һәм киресенчә… Бүген матур әдәбият булырга дәгъва иткән күп язмаларның теле шаблон сүзләр, җөмләләр, калькалар белән шыплап тулган. Аларны, әлбәттә, тәнкыйтьләргә кирәк. Ләкин моның өчен тәнкыйтьчеләрнең дә орлыкны кибәктән аеру сәләте булырга тиеш. Сурәтле тел белән язу өчен аерым талант кирәк булса, дөрес җөмләләр белән әдәби телдә язарга һәркем өйрәнә ала. Моның өчен исә татар мәктәпләре кирәк.
Әдәби телебезнең чишмәләре корып бара. Халыкның күбесе хәзер асыл татар телендә сөйләшми, аның теле – суржик. Үз теленә битараф булмаганы да “Мин татар языгы белән интересоваться итәм!” – дип еш кына ничек әдәби телдә язарга өйрәтә башлый. Әйе, “язык” безнең татар телендә дә бар. Әйтелеше бүтән дә, мәгънәсе үзгә.
Язучылар бездә байтак. Югары өслүбтә язган берничә кешене исәпкә алмаганда, чәчмә әсәрләрнең күбесе “мәкалә прозасы”. Җанлы сөйләмнең ярлылана, корамалана баруы әдәби телгә дә тәэсир итә. Әлбәттә, без барыбыз да әсәрләребез укучга барып ирешсен өчен язабыз. Ләкин әсәр укылышлы булуы өчен нәкъ бүгенге халык сөйләгәнчә яза башласак, кая барып чыгарбыз соң? Гасырлар дәвамында чарланган әдәби тел бөтен милләтнең уртак байлыгы. Әгәр дә инде ул шул байлыкның кадерен белмәсә, аннан баш тартырга теләсә, анысы инде бүтән мәсьәлә. Теле юкның иле дә юк.
Родился 23 января 1962 года в деревне Чичкан Комсомольского района Чувашской Республики. Окончил в 1985 г. филологический факультет Казанского госуниверситета. В середине 80-х годов сменил множество профессий: был разнорабочим, плотником, кровельщиком, каменщиком, преподавателем военного дела в сельской школе, репортером. Один из основоположников журнала «Идел», где трудился редактором с 1989 г. по 2009 г. В настоящее время – профессиональный литератор. Автор 13 книг прозы, поэзии и публицистики на татарском, русском, турецком и башкирском языках. Пьесы Р. Зайдуллы ставились на сценах театров Татарстана, Башкортостана, Оренбурга. Произведения Р. Зайдуллы переведены на английский, русский, турецкий, узбекский и чувашский языки и опубликованы в журналах «Тюрк культуру», «Кардеш калемлер», «Хедже» (Анкара), «Дружба народов», «Октябрь», «Наш современник» (Москва), «Аманат» (Алматы), «Бельские просторы» (Уфа), «Тыван Атыл» (Чебоксары) и др. Лауреат многочисленных литературных и театральных премий Татарстана. В 2010 году удостоен Государственной премии РТ имени Г. Тукая. Заслуженный деятель искусств Республики Татарстан (2007г.) Член международного ПЕН-клуба (Татарский ПЕН-центр), член исполкома Всемирного конгресса татар.
Рассказ
Весть о том, что приезжает Ельцин, распространилась по Казани с невероятной быстротой. На митингах, проводившихся каждую неделю, высказывались различные предположения по поводу предстоящего визита, в который раз уже звучало слово «долой». Сколько ораторов сорвали голос, желая быть услышанными Ельциным (глупые, они, видимо, забыли, что Москва далека, да руки у нее длинные). Старушки-татарки, повязав белые платки на старинный манер, собирались стайками и делились своими соображениями: «Говорят, этот самый Илсин будет уговаривать не отделяться от России». А молодежь сжимала кулаки и скандировала: «А-зат-лык!» («Сво-бо-да!»)
Немного погодя выяснилось, что в ходе поездки Ельцин предполагает встретиться и с писателями. Эту новость нам сообщил председатель Союза писателей Ринат Мухаммадиев. Правда, сначала мы не придали этой новости серьезного значения, поскольку у Мухаммадиева была привычка в свои редкие наезды из Москвы мимоходом поражать нас сообщениями о том, что «вот, как-то с Горбачевым поговорили» или «с Ельциным встречались».
Однако на сей раз смуглое лицо председателя союза выглядело очень серьезным, да и глаза смотрели как-то иначе. «Я сам включил в программу поездки встречу с писателями», – сказанл он каким-то утробным голосом. Мы все уставились на него с глубоким уважением. Вот какой у нас председатель – с кем только ни встречается, с кем только ни беседует… Не знаю, как у других, но моя душа вознеслась, и волны какого-то странного чувства подкатили к горлу. Да и те, кто был рядом, почудилось, стали выше на голову. Оказывается, не так уж незаметно то место, которое мы занимаем в мире!
Теперь нужно было решить, о чем мы будем говорить с Ельциным, какие вопросы задавать. Не успел Амирхан Еники по обыкновению тихим голосом произнести «Башкортостан…», как все собравшиеся на правлении горячо заспорили о татарских землях, не вошедших в свое время в состав Татарстана.
– Говорят, что у Ленина на столе перед смертью лежала карта Татарстана… – авторитетным голосом начал профессор литературы. – Я думаю, это не случайно, видимо, он собирался расширять границы республики.
Еники многозначительно кашлянул, а из угла кто-то – молодой и невыдержанный! – громко засмеялся:
– А может быть, он хотел нас вообще ликвидировать…
Профессор, видимо, счел для себя унизительным отвечать на такое кощунство, однако и речи своей не продолжил, запал уже кончился.
Наконец разговор вошел в русло. Старшие говорили долго и «со вкусом», молодежь – неблагодарные и невнимательные слушатели – ерзала, рылась в карманах, мяла в пальцах сигареты, тщетно пытаясь попасть в поле зрения председательствующего… Через полтора часа вопросы, которые предполагалось задать Ельцину, все-таки были определены.
Незаметно течение дней в сутолоке города… Мой дед говаривал, что перед концом света один год станет как один день. Казань продолжала кипеть, на площадях собирался народ. На центральной площади татары с зелеными флагами требовали: «Суверенитет!», «Независимость!» А перед Парком Горького называющие себя демократами (удивительно, до чего может измениться значение слова!) шовинистические группы пытались превратить Татарстан в Казанскую губернию. Как тяжелый туман, людей накрыла ненависть, от ее запаха першило в горле, резало глаза.
Настал день приезда Ельцина – удивительно жаркий летний день. В тот день из мечети мы проводили в последний путь Баки Урманче. Великий скульптор ушел в вечность. Понурив головы, грустно поднимаемся к Кремлю.
Лето действительно было очень жарким. Казалось, что и народ на улицах своим гневным дыханием накаляет воздух. То ли из-за жары, то ли подражая Батулле, мы – четверо друзей – наголо обрили головы. О, благодать! Мы кидаемся к каждой встречной колонке, тысячи острых водяных иголок вонзаются в кожу, наслаждение пронизывает все тело. Кажется, что даже самое огромное удовольствие в мире не сможет сравниться с этим. Да, наши деды знали, что делали!
Мы кружили по городу в безумной надежде найти холодное пиво, а солнечные лучи, поскользнувшись на наших блестящих макушках, падали и тонули в расплавленном асфальте. Но, оказывается, не все, как мы, заботились только о своих физиологических потребностях. Группа из тридцати человек, размахивая зелеными флагами, прошествовала к зданию Союза писателей. Около Дома офицеров стояло четверо-пятеро толстух. Жирные буквы на транспарантах расползались, похожие на червяков: «Ельцин – наша последняя надежда!», «Россия и Ельцин едины!», «Ельцин – наш кормилец!»
Кормилец! Черт побери, как будто на московских улицах выращивают хлеб, откармливают скот. А кормилец между тем вовсе не так далек от этих женщин, – он в татарских деревнях в одуряющую жару пропалывает свеклу, собирает колорадского жука, вооружившись топором, идет на шабашку в русские деревни… А в русских деревнях, расположенных на восхитительных лугах вдоль рек, рядом с могучими лесами, доживает свой век старичье. А осенью убирать картошку, свеклу снова пригоняют студентов-татар.
Но попробуй это объяснить митингующим теткам – проклянешь тот час, когда сам приехал в город. Дерревня! Ты тоже должен, как и остальные татары, полоть свеклу и собирать колорадского жука. А ты, невежа, интересуешься тут политикой, требуешь независимости, свободы, хочешь, чтобы твои дети обучались на родном языке… Так что эти тетки правы: мы забылись. Коли уж с грехом пополам поселились в городе, то следует тихонько, бессловесно работать. Так нет же, снова дергаемся, снова…
Пива нигде не было. Мы повернули в сторону Союза писателей. Там уже собралось довольно много народу, на кованые решетки ограды водружены флаги с полумесяцем, с зеленых полотнищ взывают лозунги: «Татарстан – не дойная корова России!» и т. п. Все это написано по-русски, видимо, сочли необходимым, чтобы Ельцин сам понял наше состояние.
У парадного подъезда оживленно. Может быть, еще и потому этот день мне показался особенно торжественным, что дверь эта открывалась только в исключительных случаях, в остальное время она была изнутри заложена дубовой палкой.
Внутри очень похоже на потревоженный муравейник. По коридорам носятся писатели, журналисты, секретарши, какие-то незнакомые люди, короче, царит особый беспорядок, который возникает перед приходом гостей.
Мой рабочий кабинет находится на втором этаже. Пока поднимаюсь по узкой железной лестнице, мне вдруг представляется, что я на большом корабле, завязшем в болоте.
История этой узкой лестницы проста – до большевиков, когда дом еще принадлежал буржуям, в этом крыле жила прислуга и горничные, для них был «черный» вход. А через зеркальную парадную дверь ходили хозяева и их гости. Сразу за нею вверх ведут мраморные ступени, застеленные толстыми мягкими коврами…
После революции в этом здании обосновались чекисты. О том, что у этих рыцарей революции «с холодным умом и горячим сердцем» были не очень чистые руки, уже много писали, я не знаток в этой области, возможно, профессор Литвин и писатель Аяз Гилязов когда-нибудь напишут об этом. Но даже нам, непосвященным, известно, что эти «рыцари» (как и их предшественники) были неравнодушны к роскоши и вообще ко всему «благородному». Они присвоили себе немало прекрасных зданий – кроме Дома писателей, еще и нынешний Дом композиторов, здание филармонии.
Готовя здание к переезду в него Союза писателей (до этого последним хозяином была детская больница), мы как-то спустились в подвал и оторопели: в каменные стены были вмурованы железные наручники. Один из нас воскликнул:
– Смотрите, наручники! От Чека остались!
К сожалению, когда мы спустились в подвал в следующий раз, наручники уже были кем-то выдернуты из стен и бесследно исчезли.
Говорят, что когда Баки Урманче узнал, в какой дом переезжают писатели, он невесело усмехнулся:
– Я знаю этот дом, особенно подвал. Надо будет сходить посмотреть.
Но он к нам так ни разу и не пришел. Наверное, не хотел бередить в душе тяжелые воспоминания.
Кажется, я довольно далеко ушел от темы. Вы скажете, какое отношение имеет история этого дома к Ельцину? Сказать по правде, мне и самому бы не хотелось писать о тех далеких беспощадных годах, да вот перо увело меня туда… И вот почему. Около узкой железной лестницы, прислонившись к стене, стояли два бесцветных молодых человека. У одного из них я попросил закурить и… тут же понял свою ошибку. Сигарету у них просить не стоило, и вообще, следовало бы держаться от таких подальше.
Но, как бы там ни было, просьба была высказана. Узкие губы парня на секунду скривились – улыбнулся, надо полагать, – но сигарету дал…
В середине восьмидесятых годов некто из отдела КГБ, занимающийся пишущей братией, довольно долго пытался нанять нас, молодых ребят, сексотами. Не знаю, добился он своей цели от других или нет… Хотя мы с ним изредка встречаемся (он приносит в редакцию статьи о жертвах репрессий, благо, в его руках масса документов), как-то неудобно спрашивать его об этом. Впрочем, задавать ему такие вопросы – смешно и бессмысленно. Да-а, на многих моих друзей они нагнали страху. Когда-нибудь ребята сами напишут об этом. Я сейчас о тех, кто, умирая от страха (а кто не боялся этой жуткой организации?), отказался стать сексотом, более того, на другой же день обо всем рассказал своим друзьям…
А ведь были, наверно, и те, кто согласился. Аллах им судья.
Так что, в нашей счастливой стране правила Система, приучавшая нас подозревать и чуждаться друг друга.
А сегодня к нам приедет человек, который открыто обещает уничтожить эту Систему. В самом ли деле это великая личность или это просто шустрый политикан, вытолкнутый на поверхность его Величеством Случаем? Что ни говори, но глаза всего мира прикованы к этому человеку.
Встреча должна была начаться в четыре, и мы с Зиннуром пошли вниз, в клуб Тукая. Увидев наши бритые головы, люди заулыбались, некоторые знакомые даже увидели в этом особую «политику». Мы не стали отвергать их предположений.
– За суверенитет, – говорит Зиннур.
– Специально побрили, по случаю приезда Ельцина, – добавляю я.
У татар даже бритая голова имеет политический смысл, и через десятилетия будто слышится угрожающий голос пуришкевичей:
– Куда лезешь, гололобый!
Около четырех часов у парадной двери вспыхнул ужасный скандал. От яростного голоса Мансура Шигапова – работника аппарата Союза – задрожали портреты на стенах и посыпалась штукатурка.
– Где? Где? Идиоты… – ревел Шигапов. Его горестные вопли напоминали стоны утопающего.
Представив себе террористов, напавших на Ельцина, я поспешил к нему. Любопытство – самое сильное человеческое чувство. Шигапов немедленно схватил меня за грудки – руки как клещи, глаза вылезают из орбит:
– Ркаил! Где? Где?
– Кто? Ельцин?
– Жихан, где Жихан?!
Ситуация постепенно прояснилась. Оказалось, что старушке-вахтерше велели быть у парадной двери до четырех часов, а ровно в четыре она заложила дверь дубовой палкой, заперла ее на ключ и куда-то ушла. Вот-вот приедет Ельцин, а парадная заперта. Я с сочувствием смотрю на Шигапова. Небось взвоешь – такие проколы не прощают. Ну не поведешь же Ельцина через «задний проход», где раньше ходила прислуга да кучеры, а теперь татарские писатели?!
А старушке Жихан что? Она человек сталинской эпохи, приучена к точности. Сказано было до четырех, ровно в четыре она эту парадную дверь и заперла. Какое ей дело до того, что Ельцин опаздывает?
Наконец Жихан нашли. Шигапов, подобно сорвавшемуся с тормозов трактору, пошел на нее:
– Где ты ходишь?!Я тут весь поседел… е-о-о…
Но вахтера таким приступом не возьмешь – она из Заказанья, вкусившего сполна все «радости» от правления русских царей.
– Не ори! – отрезала она. – Придет ваш Ельцин, никуда не денется.
Верноподданный Шигапов на мгновение застыл с открытым ртом, но ничего не возразил, он тоже хорошо знал, что с вахтерами спорить нельзя.
Беспокоились напрасно – прошло еще полчаса, а Ельцина все не было.
Но, вот она, долгожданная минута! Оглушительные аплодисменты, восхищенные возгласы, задние ряды встают, через мгновение весь зал уже стоит. Только первые два-три ряда не двинулись с места. Батулла поставил магнитофон на сцену и громко ведет репортаж для будущих поколений: называет имена тех татарских писателей, кто восторженно хлопает Ельцину.
Ельцин быстро, твердой походкой прошел на сцену. За ним появились Шаймиев, Сабиров, Мухаммадиев. Первый секретарь рескома Идиатуллин остался у дверей, в президиуме для него не оказалось места, да и в зале никто не предложил. Ах, времена…
– Ваш народ очень эмоциональный, – говорит Ельцин, поднявшись на сцену. – Чуть не оторвали рукава у пиджака.
Зал рассмеялся, все свободно вздохнули – вот какой Ельцин простой, наш человек! Восхищенные взгляды, торопливый обмен первыми впечатлениями. А в это время на сцене Ельцин снял и повесил на спинку стула свой избежавший растерзания пиджак, ослабил галстук. Его примеру последовали Сабиров и Мухаммадиев. Только Шаймиев будто сросся со своим черным пиджаком… Пока Мухаммадиев произносит вступительную речь, я не свожу глаз с Ельцина. Его взгляд скользит по нашим бритым головам и переходит на блестящую макушку сидящего возле самой сцены Батуллы. На его лице написано удивление.
У него не очень привлекательная внешность. Небольшие глаза, одутловатое лицо, сжатые губы вызывают в душе настороженность и отчуждение. Это чувство усилилось после того, когда я обнаружил недостачу на одной руке двух пальцев. Мне почудились темные пермские леса, глухие тропы, сверкание лезвия топора. У такого человека не следует путаться под ногами, для достижения своей цели он ни перед чем не остановится. Дикая, необузданная сила!
Разумеется, предсказания в политике – несерьезное занятие. Просто я хотел нарисовать портрет Ельцина, но для этого, видимо, нужен особый талант. Говорят, что однажды Куприн, якобы для того, чтобы поговорить о выпуске какого-то журнала, специально побывал у Ленина и позже создал удивительно точный его портрет. Он заметил, что красноватые глаза Ленина были похожи на глаза лемура. Увы, я так не могу, тем более с расстояния в три-четыре метра.
Пока я удовлетворял свой писательский зуд, Ельцин уже взял слово и увлеченно рассказывал о Китае, об успехах, достигнутых там в результате реформ, о преимуществах введения на Дальнем Востоке зон свободного предпринимательства.
Зал заволновался. Многие из сидящих здесь не приучены мыслить так масштабно. Конечно, Ельцин – мастер рассказывать, его интеллект способен охватить всю Россию, но почему он ушел так далеко, почему разговор крутится где-то вокруг Татарского пролива?
Нетерпеливая Байрамова не выдержала, и, воспользовавшись паузой Ельцина, подала голос:
– Мы пришли не о Китае слушать, у нас своих проблем по горло! Давайте поближе к ним…
Лицо российского лидера покраснело, в глазах вспыхнули и погасли недобрые огоньки, губы стали еще тверже. Стало ясно – он не привык к тому, чтобы его перебивали. Его большие руки нервно сжались, и мне вдруг представилось, как бы хрустнула в этом кулаке тонкая шея Байрамовой… Но он взял себя в руки и после некоторого молчания сказал:
– Давайте не будем поддаваться эмоциям, товарищи. Давайте говорить спокойно и конструктивно. Я уже несколько дней в Татарии, впечатлений, конечно, много… До приезда сюда я немного ознакомился с татарской культурой. Вот и Союз писателей. Не зря же он был создан в 1934 году одним из первых. А сейчас он является одной из самых больших организаций в стране и объединяет 200 человек писателей. Татарская культура признана во всем мире и снискала себе уважение…
Зал снова шумно захлопал, а на Байрамову кто-то зашипел, мол, осмеливается прерывать такого человека.
Я оглянулся. От обилия влажных преданных взглядов, направленных на сцену, закружилась голова. Ощущение сопричастности к этому теплой волной обволокло и меня. Общая эйфория проникла внутрь, мягкими ладонями охватила сердце, я даже почувствовал, как сзади – чуть ниже пояса – вырос мохнатый хвост, и непреодолимо захотелось помахать им.
Не случайно перед отъездом из Казани Ельцин сказал, что здесь он встречал только теплые взгляды. У нашего народа и в самом деле широкая натура, он – «бесштанный» (т. е. бессребреник. – Пер.). Конечно, ведь штаны мешали бы ему вилять хвостом.
Тот факт, что перед приездом сюда Ельцин ознакомился с нашей культурой, очень подкупал. Ознакомился! Не пожалел времени, даже знает, сколько членов в Союзе писателей. И тогда я понял, что он очень далек от литературы, философии, искусства. И не просто далек – он к ним совершенно равнодушен. Возможно, главное различие между Ельциным и Горбачевым состоит именно в этом. Начитанность Горбачева, его уважение к работникам пера несомненны, он периодически встречался с писателями, да и говорить старался образно. Поэтому «простой» народ сразу отнесся к нему настороженно. Россия вообще всегда любила правителей жестких, бесцеремонных, говорящих прямо в лоб, вроде Ельцина.
Ельцин – типичная политическая фигура в нашем обществе, поэтому его нельзя ни в чем обвинять. У него не было, видимо, времени читать художественную литературу (в годы студенчества был спортсменом, затем строителем, партийным функционером), да он и не считал это нужным. Для того чтобы попасть в верхние эшелоны власти, вовсе не обязательно было быть эрудированным, более того, это даже мешало. А Горбачев – исключение, и таковым он стал, видимо, под влиянием Раисы.
Вы только подумайте! Запросто пишу о крупных государственных руководителях, сравниваю, делаю какие-то выводы, хотя мы не привыкли писать о высоких материях. В татарской прозе, публицистике самым «высокопоставленным» персонажем был секретарь райкома, да и тот непременно положительный герой. Я уж совсем разошелся. А причина в том, что Ельцин приехал к нам, на периферию, и татарам суждено было увидеть румяное лицо московского самодержца. Как же можно не писать об этом? В Казани русские цари – редкие гости, их можно сосчитать по пальцам: Иван Грозный, Петр, Екатерина II, Хрущев. Ленин не в счет, в Казани он был еще неизвестным студентом. Визиты царей в Казань до Хрущева в русских источниках подробно описаны, а татарские писатели почему-то не придавали им особого значения. Видимо, они считали естественным желание падких до путешествий властителей увидеть Казань. Впрочем, мы и сейчас не видим в этом ничего особенного.
А Хрущева встречали уже совсем по-другому. Уцелевшие и дожившие до того дня две-три татарские газеты опубликовали огромные репортажи о том, как он ступил на казанскую землю, появились фотографии (пусть бедные татары порадуются!) – на них полноватая фигура Хрущева, за ним – Табеев, сгорбившийся и подогнувший колени, как будто желавший скрыть свой высокий рост. Торжественность, суматоха… Но, как ни странно, этот визит в свое время также не оставил следа в нашей литературе. Впрочем, причина ясна – писатель, конечно, летописец своей эпохи, но все же он не должен забывать, что он в этой Системе – маленький человек: вот тебе твой участочек, копайся там, не суйся куда не надо, иначе руки укоротят быстро. Наверху – таинственный мир, таинственные люди, там – власть.
О пребывании Хрущева в Татарстане писатели вспомнили лишь в последние годы. Марсель Галиев написал большой рассказ о его приезде в Азнакаево. Оказывается, Хрущев в сопровождении большого эскорта проехал там, а Галиев это видел. И Мухаммет Магдеев, наконец, поделился с нами своими чувствами: Хрущев должен был приехать в университет, в список встречающих включили и Магдеева – видимо, он был тогда членом партбюро – но, хотя они прождали целый день, дорогой гость не счел нужным посетить университет. В связи с этим писатель делится своими тогдашними переживаниями.
А Ельцин – человек другого времени, он посетил и Союз писателей, и университет. Конечно, это не потому, что он любил татарскую литературу или хотел увидеть старинный университет, просто Ельцин играл в демократа и ему предстояло стать президентом, а для этого необходимо было создать положительное общественное мнение о себе. (Правда, на университетскую встречу многие не смогли попасть, а какие-то дельцы, продавая самодельные билеты, набили себе карманы немалой суммой. Так что, нашлись дельцы, которые даже приезд Ельцина превратили в бизнес).
У демократии есть несомненные преимущества. Например, вот этот Ельцин сидит в трех шагах от меня. И – странное дело – меня интересуют не его жесты, выражение лица, манера говорить, а прежде всего, мое внутреннее состояние, чувства. В душе – какая-то каша: и волнение, и любопытство, и опасение, и какая-то радость, будто справился с серьезным делом. Хотим мы того или не хотим, но на власть имущих мы смотрим как-то иначе, другими глазами. Кажется, что от них исходит таинственная сила. Умом понимаем – ничего такого нет, только наши фантазии. Потеряв власть, он станет обыкновенным человеком, и мы будем стесняться тех чувств, которые раньше испытывали к нему, мы постараемся их забыть, а напоминания возбудят лишь злость и чувство унижения.
Власть и поэт… О взаимоотношениях между ними много передумано и сказано. Властители всегда старались приручить поэтов и частично добивались успехов – сколько бы ни старались поэты представить себя независимыми, свободными от паутины власти, большинство тем не менее служило этому монстру, и сейчас служит, получает награды. Конечно, есть и те, кто, выступив против власти, выбрал себе трудную судьбу. Для этого нужен был не только талант, но и удивительная смелость. Любопытно, что каждый поэт перед чистым листом бумаги чувствует себя царем. И в душе самого преданного власти слуги живет тайная оппозиционность. Поэтому и власть имущие никому из них не верят и не выпускают из поля зрения.
Далеко ли ушли те времена, когда какой-нибудь сопливый инструктор из обкома учил нас тому, как нужно писать. А уж если приезжал сам секретарь обкома, то его визит воспринимался как незабываемое событие – бурные рукоплескания, преданные взгляды… Я только на тех собраниях понял, как таинственна и волшебна власть и как она далека – даже тогда, когда до нее, казалось бы, рукой подать.
По мере того, как убеждаешь себя в том, что ты маленький человек, власть становится все более необъятной глазу, начинает закрывать горизонт и кажется, что она сейчас тебя раздавит. А между тем, власть в Казани – это лишь пародия, бледная тень того, что называется властью в Москве. Возможно, чувствуя это, «наша» власть так надулась и постаралась пригнуть писателей к земле еще более безжалостно.
На посту секретаря обкома обычно сидели долго, влиятельности и могущества – бездна, когда секретарь приезжал к писателям, к нему спешили поздороваться, дрожащими руками протягивали свои только что вышедшие книги с автографами. Неужели они думали, что он прочитает? А ведь брал, и «спасибо» говорил, и не забывал прихватить с собой. Но, когда эта «шишка» уходила с должности, книги с автографами появлялись в букинистических магазинах…
Сейчас героев много – тех, кто кричит, что они и тогда были свободны от таких жизненных «мелочей». Я – свободен не был. Я увлеченно слушал полуторачасовое выступление секретаря обкома (без бумажки!), потому что от этого человека исходила какая-то волшебная сила. Только спустя некоторое время я понял, что к этому волшебству человек – кем бы он ни был – не имеет никакого отношения. Только власть делает пустое слово значимым, а глупца показывает умным.
Казанские чиновники, привыкшие каждое свое слово, движение соотносить с Москвой, и в своих взаимоотношениях с литературой и искусством не вышли за эти рамки. Как было во времена Сталина – не знаю, нам известен только его телефонный звонок ночью в Казань секретарю обкома. Из-за бессонницы тирана все крупное начальство в стране просиживало ночи в кабинетах. И вот часа в три ночи зазвонил телефон секретаря обкома, в трубке послышался глухой голос:
– Вы чэтали роман Баширова «Чэсть»?
Полусонный секретарь сначала хотел бросить трубку, – какой сукин сын развлекается ночью, какой Баширов в это время, какая честь? Но вот трубка снова ожила:
– Это Сталин говорит…
Представьте себе состояние секретаря в этот момент – язык прилип, колени дрожат. Но, все-таки собрав силы, он обрел дар речи (он же большевик!):
– Здравствуйте, товарищ Сталин… Нет еще, не успел, товарищ Сталин… Но обязательно…
– Жаль… Мы собираемся ему присудить Сталинскую премию… – послышались короткие гудки.
Представляете теперь, как изменилось отношение секретаря (который до того не то что Баширова, Тукая не знал) к татарской литературе.
Так друг железнодорожников и великий «знаток» языка Сталин вошел в историю как наставник и духовный предводитель татарской литературы. Вообще, воспоминаний о том, что он любил литературу и много читал, осталось немало. Но эта любовь вовсе не помешала ему уничтожить сотни писателей, а может, даже помогла. Для литературы очень опасны люди, которые в молодости писали стихи, но не смогли стать поэтами. А ведь когда Сталин еще был Сосо, сам Чавчавадзе включил его стихи в грузинскую антологию.
Властителей, писавших стихи, в истории было немало. Великий Бабур, казанский хан Мухаммет Амин, Сталин, Мао, в наше время – Андропов, Лукьянов (Осенев)… Не прибавляет ли соединение этих двух полюсов еще большую безжалостность и чудовищность делам и поступкам самодержца?
Отношение Хрущева к литературе и искусству через некоторое время эхом прозвучало и в Казани. Как же мог Табеев отстать от Хрущева? Вся его ненависть пала на татарских писателей (ну не будет же он, в самом деле, критиковать Хариса Якупова, создававшего свои картины в жестких рамках соцреализма). Собрав писателей, Табеев большим кулаком грохнул по столу:
– Все вы иждивенцы! Нахлебники!
А «инженеры человеческих душ» сидели молча, с опущенными головами.
На одной из таких встреч Табеев набросился на Нурихана Фаттаха, громя его произведения (которые, надо сказать, он не читал). А потом сказал:
– В университетском общежитии мы жили с ним в одной комнате. Он и тогда был очень нелюдимым, всегда держал тумбочку запертой. Говорят, что тогда откуда-то из задних рядов Батулла подал голос:
– Значит, в комнате был вор…
Ну, может быть, не крикнул, а подумал…
Этот анекдот очень ясно показывает, насколько «развиты» в наших руководителях порядочность и нравственность.
Когда Усманов увидел, в каких теплых отношениях Горбачев с представителями литературы и искусства, он тоже несколько раз встретился с писателями, часами говорил о заготовке мяса, яиц, о том, сколько центнеров с гектара снимают в Буинском районе. Конечно, каждый старается говорить о том, что он хорошо знает.
Так что, когда приехал Ельцин, мы уже были ребята не промах – в зале сидели писатели, испытавшие на себе «целительное» воздействие «своих» государей.
…Наконец Ельцин закончил. Писателям была предоставлена возможность высказаться и задать вопросы.
Слово взял Батулла:
– Сегодня мы предали земле нашего великого художника Баки Урманче. Почтим его память минутой молчания…
Весь зал встал. Имя Урманче Ельцин тогда услышал впервые. Может быть, он даже подумал тогда: вот мол, у них и художники есть.
– Наш бывший первый секретарь Усманов на XIX партконференции выступил с речью, направленной против вас, – продолжил Батулла. – Но татарский народ не имеет к этому никакого отношения. Мы вас уважаем. А вы не очень-то доверяйте и нынешним руководителям, они тоже в любой момент могут вас обмануть.
Наивный Батулла, разве можно обмануть Москву?! Ельцину его выступление понравилось, и он, очень довольный, все кивал головой – «спасибо», «спасибо».
Разумеется, большинство вопросов вертелось вокруг суверенитета Татарстана. Тогда и выяснилось, что многие из нас ждут решения о нашей независимости от Москвы. Будто московские дяди должны были преподнести ее нам на блюдечке с голубой каемочкой. Тогда Ельцин и произнес свою знаменитую фразу:
– Возьмите столько суверенитета, сколько сможете проглотить.
Позже эта фраза была растиражирована в печати, «ушла в народ». Правда, потом, отвечая на упреки своих сторонников, Ельцин выразил сожаление по поводу сказанных слов. Видимо, сначала он решил, что у татар желудок слишком мал, чтобы переварить суверенитет.
Мы шумно аплодировали, но понимание того, что давно отнятую свободу нельзя потребовать обратно, должно было прийти скоро.
Слово взял Шаймиев – и снова о своем: суверенитет не должен быть национальным, в Татарстане живут не только татары, но и русские, другие национальности. Нам нужно заботиться и об их интересах. Словно живущие в Татарстане сотни тысяч русских забыли свой язык и заговорили по-татарски…
Встреча закончилась. Мухаммадиев поблагодарил Ельцина и в память о встрече «возложил» на голову российского лидера татарскую тюбетейку, приобретенную, кстати, в магазине «Подарки» за 35 рублей. (Тогда тюбетейки в магазинах еще водились). Народ повалил из зала. Ельцин в тюбетейке тоже поспешил к двери – у него впереди была встреча в университете. Перед Союзом писателей собрался народ, кто-то взахлеб что-то говорил – настоящий митинг. Ельцин кое-как прошел через толпу и, не садясь в машину, быстрым шагом направился к перекрестку, к остановке 2-го трамвая. Подошел трамвай, и Ельцин в тюбетейке втиснулся в него. Демократ!
Писательская братия домой не спешила. Курили, обменивались впечатлениями. Ко мне подошел знакомый:
– Руку Ельцину пожал, – он удовлетворенно захихикал. – Придется руку не мыть хотя бы три дня.
Так закончился один из этапов борьбы за независимость. До принятия Декларации о суверенитете оставалось совсем немного времени.
Однако Ельцину, как выяснилось, не понравилось то, что Татарстан объявил о своей независимости. Россия нас не признала. Более того, на нашем пути к свободе Москва до сих пор ставит преграды. В команде Ельцина уже говорят о единой и неделимой России. Времена меняются, политика тоже.
А где теперь тюбетейка? Не потерялась ли? И поместят ли ее русские когда-нибудь в музей, как Казанскую Шапку Мономаха?
Говорят, что один старичок отправил в Москву телеграмму: «Ельцин, верни тюбетейку, ты ее не достоин!»
Ну не чудак ли! Кто и когда видел, чтоб отправленное в Москву когда-либо возвращалось в Казань?!
Перевод с татарского Гаухар ХАСАНОВОЙ
Вайнах №11-12, 2016
Без – адашканнар!
Минзәлә татар дәүләт драма театрында куелган “Иблис” спектаклен җитди мәдәни вакыйга буларак кабул иттем. Саха республикасының атказанган сәнгать эшлеклесе, “Алтын маска” милли премиясе лауреаты Сергей Потапов тамашачыларга бөек әзәрбайҗан драматургы Хөсәен Җәвиднең моннан 100 ел элек язылган пьесасын тәкъдим итә. Фаҗигале драманы татарчага Ркаил Зәйдулла тәрҗемә иткән. Тезмә белән язылган пьесаның теле матур, яңгырашлы, милли үзенчәлекләрне тоемлап татарчага аударылган. Мәгънәви бөтенлеге, фәлсәфәсе җәлеп итә. Авторлар һәм режиссер кешелекнең мәңге искерми торган бәхәсле мәсьәләләрен сәхнәгә чыгара. Вакыйганың кайчан һәм кайда баруы төгәл күрсәтелмичә, ул һәрвакыт һәм һәркайда булырга мөмкинлеге аңлашыла. Коръәндә һәм Библиядә урын алган гыйбрәтле дини хикәят мифологик һәм символик яссылыкта чагыла. Сюжет нигезендә Иблис-Шайтан коткысына бирелеп, гөнаһка бату һәм җинаять кылу вакыйгасы ята. Шуңа нисбәтле спектакльдәге хәрәкәтне ярату һәм нәфрәт, тынычлык һәм сугыш, җинаять һәм җәза, ялгышканнарны кичерә белү һәм үч алу кебек мотивларга бәйле бәхәс тудыра. Ул, бер яктан, кешенең эчке каршылыгы буларак, һәр катнашучының үз-үзен табуы яисә югалтуы өчен көрәш төсен алса, икенче яктан, җәмгыятьтә өстенлек иткән кешелексез гамәлләр, аларга китергән шартларны ачуга бәйле үзара тартышу рәвешендә бара. Сәхнә беренче күренештә үк бизәлеше белән җәлеп итә. РФ һәм Калмыкиянең атказанган сәнгать эшлеклесе Валерий Яшкулов фаҗигале вакыйганы тамашачыга җиткерүдә төсләр һәм утлардан уңышлы файдалана. Сәхнәдә ак, кара һәм кызыл төс өстенлек итә. Баштагы икесе кеше күңелендә барган Ак һәм Кара, Яхшылык һәм Явызлык каршылыгын аңлатса. Кызыл төс исә җирдәге кан-үлем чагылышы булып тора. Сәхнәдәге һәр әйбер-предмет фаҗигане аңлаткан кырыслык аша бирелә. Рәссам тәкъдим иткән өч сандык та төп идеяне ачуга хезмәт итә: өстәгесе Тәңре хозурында булып, аның рәхим-шәфкатенә бәйле, ә инде ян яктагы сандыклар кеше җанына тиңләшә – алар Иблискә таяныч булган коралны, алтынны үзләрендә саклый, ә инде кеше кулына алса, гөнаһка бата.
…Җирдә сугыш бара, һәркайда ачлык, мохтаҗлык, кан-яшь хөкем сөрә. Шундый шартларда кеше күңелендәге Фәрештә “миңа монда урын тар” дип, качып китә, Иблискә юл куя. Ул инсан күңелендә Кара якның – Явызлыкның өстенлек алуын күрсәтә. Вакыйгалар барышында һәркем Иблискә нисбәтле сынау үтә. Кызганыч ки, күпләр аның коткысына бирелә. Иблис ролендә уйнаучы Рөстәм Зиннуров – режиссерның, димәк ки, театрның табышы. Ул гаҗәеп оста психолог, бер халәттән икенчесенә җиңел күчә алуы, явызлыгы, шайтани көче һәм тәэсире белән тамашачыны тетрәндерә. Р.Зиннуров герое акча һәм корал ярдәмендә һәркемнең җанын биләп алу көченә ия булуы белән куркыта. Иблиснең җирдә хакыйкать эзләүче Гариф белән тартыш-бәхәсе аеруча тулы һәм эзлекле ачыла. Пожарда әти-әнисеннән, мал-мөлкәтеннән мәхрүм калган, туганын югалткан егет ул. Ильяс Закиров уйнаган герой беренче күренештә үк җирдәге золымга, хыянәт-бозыклыкка түзә алмыйча бәргәләнә, Тәңрегә мөрәҗәгать итә, шикләнүләренә бәйле “Җиргә нигә килдем?” дип ачына. Артист мәхәббәт утында янучы егет образының күңел ярсуын уңышлы чагылдыра. Гариф Хавәрне (Алия Жаркова) яратам, дисә дә, гүзәл Рәйнәне (Сөмбел Шәмсетдинова) оныта алмыйча яши. Әлеге икеләнүле халәтеннән файдаланып, Иблис аны һәрдаим котыртып тора, каршылыклы уй-теләкләрен үстерә. Ә инде аракы белән агуланган аңы Рәйнә белән кавышуга киртә салучы һәркемгә карата үч алу тойгысын соң чиккәчә үстерә. Алия Жаркова һәм Сөмбел Шәмсетдинова уены да аерым игътибарга лаек. Алиянең өмет һәм теләктәшлек белән тулы күңелен, Сөмбелнең хис-кичереш дулкынында ачылган халәтен тамашачы да якын кабул итә. Нәтиҗәдә Гариф Хавәрне һәм туганы Васыйфны (Раушан Зиннуров) үтереп, котылгысыз гөнаһка бата. Х. Җәвид туганның туганны үтерүе турындагы билгеле мифны үстерә барып, яңа миф тудыра. Гариф Васыйфны үзенең туганы икәнен белмичә, эмоциональ тотанаксызлык хәлендә үтерсә дә, спектакльдә ул кешелекнең иң зур җинаятьләреннән берсе буларак яңгыраш ала.
Спектакльне иңләп үткән мәсьәләләрнең тагын берсе – сугыш афәтен ачып, аңа тирән нәфрәт белдерү. Сугыш яшәеш дошманы, бәхетсезлек чыганагы, кан-яшь алып килүче һәм, кешеләрнең бозыклыгына, мәрхәмәтсезлегенә җавап итеп, Алла тарафыннан җибәрелгән золым буларак чагыла. Әмин образында уйнаган Хафиз Хамматуллин, офицерлар буларак Эльмир Кашапов, Илназ Хисмәтуллин, Нәфис Гайфуллин, шулай ук Илхан ролендәге Рифат Хафизовлар уены ышандыру көче, тәэсирлелеге белән хәтердә уелып кала. Офицерлар башкаруындагы биюле хәрәкәтләр, хореографик күренешләр бөтенлекле булуы, геройларның эчке халәтен ачуга хезмәт итүе белән уңышлы. Пластика буенча режиссер Нурбәк Батуллин спектакльдә әйтелмәгән фикерләрне тамашачыга җиткерә алуы белән игътибарны җәлеп итә. Ә инде мәхәббәт уенына бәйле оештырылган “шайтан туе” егетләрнең генә түгел, беренче чиратта, биюче кызлар Индира Гайфуллина, Зөлфирә Шәмсетдинова, Диләрә Кәримуллиналарның осталык билгесе булып тора. Әлеге күренеш интим хәл-халәтне бию аша чагылдыруның уңышлы үрнәге буларак гаять мәгънәле яңгыраш таба.
Спектакльдә автор һәм режиссерның эстетик идеалы Карт Шәех (Рөстәм Муллин) һәм аның дәвамчысы буларак күзалланган Васыйфта чагыла. Карт Шәех – сабыр, акыллы, яшәеш тәҗрибәсен салкын акыл белән башкаларга җиткерүче ил карты. Спектакль ахырында аның фанилык һәм бакыйлык, якты дөньяда мәгънәле яшәү турындагы мөнәҗәте вакыйгаларга бәя бирү белән бергә, тамашачыларга да кисәтү-сабак булып яңгырый. Рәйнәгә гашыйк Васыйф, батыр сугышчы, туган иленә бирелгән патриот буларак, сугышны кире кагып, төрки халыклар өчен Мәдәният кирәклеген яхшы аңлап эш итә. Кешелекле, ярдәмчел эш-гамәлләре белән ачылган егет үлеме – һәртөр явызлыкка нәфрәт хисен тагы да арттыра. Шул рәвешле, спектакльдәге вакыйгалар заманчалыгы белән дә мәгънәле яңгыраш таба. Сугыш авырлыгы, яшәеш каршылыклары, Иблиснең “Хуҗалар күп. Үз ихтыярын тага / Падишаһлар, хәтта гади түрәләр, / Алар сезне сарыкка тиң күрәләр” кебек сүзләре бүгенгебезгә аваздаш булуы белән үзенчәлекле. С.Потапов спектакль белән һәр тамашачыны уйлануга этәрә. Әйе, һәркем күңелендә Иблис утыра. Йомшаклык күрсәтеп, аңа юл кую, әйтеп бетермәслек бәла-казага китерә. Иблиснең “Кеше – Иблис!” / Менә минем хөкемем”, дигән сүзләре тамашачыны сискәндереп җибәрә. Моны кире кагып, кешенең яхшылык, изгелек гамәлләре кылып, матурлыкка омтылып яшәүче зат икәнен дәлилләү һәркемнең үзеннән тора.
Моннан 100 ел элек язылган пьесадагы мәсьәләләргә үз вакытында татар әдәбияты да мөрәҗәгать итә. 1914 елда башланган Бөтендөнья сугышы, милли һәм сыйнфый изү халыкка михнәт-газап, үлем алып килә. Шундый шартларда Г.Ибраһимовның “Уты сүнгән җәһәннәм” хикәясе, М.Гафуриның “Юктырсың ла Алла”, Һ.Такташның “Газраилләр”, “Күктән сөрелгәннәр” кебек шигырьләре, ә инде инкыйлаблардан соң Һ.Такташның “Җир уллары трагедиясе” (1921) языла. Соңгысында автор Кабил һәм Һабил образлары аша инкыйлаб, кеше иреге, азатлык мәсьәләләренә килеп чыга һәм тоталитар җәмгыятькә гыйсьян булып яңгырый. Әлеге әсәрне дә яңадан сәхнәгә яыгарырга вакыт җиткәндер, шәт. Соңгы тапкыр ул Түбән Кама театрында Рөстәм Галиев тарафыннан куелган иде.
Спектакльне карау җиңелдән түгел. Андагы кан-яшь, мәкер һәм хыянәт, нәфрәт күренешләре күңелдә сыкрану, әрнү тудыра. Фаҗигалелек пафосы тамашачыга көчле эмоциональ йогынты ясап, аны чистарынуга (катарсиска) алып килә һәм күңелендә өмет-ышану хисен үстерә, адашканнарга юл табарга булыша. Талантлы режиссер С.Потапов һәм театр коллективы иҗат иткән спектакльнең кыйммәте әнә шунда.
